Леонид Николаев - Феникс

— Не знаю…

— Это возлагается на меня?

— Нет.

— Вы могли бы просто войти к гауптштурмфюреру. Он вас ждет.

Саид забыл о тактике, так тщательно продуманной им. Загорелся. Подался весь вперед. К Надие.

— Зачем?

— Капитан собирается передать вам благодарность Гиммлера. Или даже награду.

Брезгливая усмешка. Такая редкая для Надие. Возможно, возникшая впервые, поэтому скрыть ее она не смогла. Не умела.

— Это неправда, — без уверенности бросил Саид.

— Разве вы не слышали радио?

Саид все понял. События за линией фронта Надие связывает с его именем. И не сама пришла к такому выводу. Она только отражала точку зрения Ольшера, а Ольшер пользовался сведениями оперативной радиогруппы. Люди Гундта сработали отлично. Анвар сработал. Проклятие!

Голова Саида упала на руки. Он стиснул как мог сильнее виски. Беззвучно стонал.

— Почему вы не радуетесь? — спросила с тревогой Надие.

Исламбек не слышал ее вопроса. Ничего не слышал. Да и не желал слышать.

Тогда она подошла к нему и, как в тот удивительный вечер, окунула свои пальцы в его густые черные пряди. Окунула и застыла так, чувствуя горе Саида.

— Вы этого не хотели?

Он не имел права признаваться. Никому. Но признался:

— Нет.

Ей было мало этого.

— Вы боитесь за мать?

— Нет.

Надие нагнулась и поцеловала его волосы.

Почему-то он не задумался над ее поступком. Не задумался над словами. Надие спрашивала. Спрашивала о том, что было тайной. Теперь он открыт. Конечно, можно вывернуться, можно сделать вид, будто понял переводчицу совсем в другом смысле. Или вообще не понял. Но Саид не собирался искать лазейки. Отказываться тоже не собирался. Он просто не думал о последствиях. Исключал их.

Он поймал ее руку. Прижал холодную ладонь к своей щеке. Так было спокойнее. Так Надие казалась ближе, понятнее.

— Ты веришь тому, что сообщено по радио?

— Не знаю, — уклончиво ответила она. — В отделе все радуются. Ольшер чувствует себя победителем.

— Значит, правда…

Несколько ужасно трудных минут. Не принять их нельзя. Их надо пережить. Свыкнуться с поражением, которое ему нанесено. Да, нанесено. Это не стечение обстоятельств, не случайный удар. Проиграна схватка с врагом. Враг оказался умнее, хитрее, дальновиднее. Победил Ольшер. Победил Гундт. Этот собачник Брехт победил. Теперь им ничего не стоит придавить Исламбека. Поступит шифрсигнал от Анвара — инструктор из комитета дал пароль к советской контрразведке, — и расстрел.

Ждать этого сигнала? Ждать смерти?

Или бежать…

Или идти прежним путем. Сжиться с неудачей. Упрятать страх, сомнение. Сделать еще заход. Не все же такие, как Анвар. Есть же люди. Настоящие люди.

— Я еще нужна вам?

О чем это Надие? О любви. О ласке. Ждет тепла у него. Просит.

Саид поднял голову. В глазах Надие смелые огоньки. Чужие для нее. И для Исламбека. «Она стала другой, — подумал Саид. — Иногда трудно понять, что хочет эта секретарь Ольшера». Сейчас, конечно, ее занимают не чувства. Не тепло, которое он собирается подарить ей. И Саиду становится совестно за себя. Как наивен он в суждениях о людях. О Надие…

Продолжать. Той же тропой идти. Дальше. Несмотря ни на что.

Он кивает ей. Сильнее прижимает к щеке холодные пальцы Надие.

— Ночью у Ольшера важное совещание…

Надие делает передышку. Кажется, она волнуется — трудно разглашать тайну, упрятанную в папке со свастикой и черепом на корешках. Ее предупреждали — раскрытие секрета карается смертью. Капитан, приказывая известить о совещании нужных лиц, снова напоминал о страшной каре за болтливость. Она делает передышку и снова подчеркивает:

— Важное… очень важное совещание…

Ему не следует выдавать своего интереса. Никогда. Но тут разве утерпишь.

— Я узнаю о результатах?..

— Все протоколы переписывает секретарь гаупт-штурмфюрера, — отвечает Надие.

Пришлось объяснить свое желание:

— Возможно, пойдет разговор обо мне… Об этой диверсии…

— Возможно, — она, конечно, не верила его пояснениям. Да они и не нужны. Одно лишь вызывало досаду. Исламбек опасался ее. По-прежнему. Любил и опасался.

А Саид ловил себя на том, что ему жаль Надие. Вдруг она оступится. Совершит ошибку. Ей снесут голову так же, как и Исламбеку. И он принялся учить ее. Учить осторожности: никаких записей. Все на память, все в голове…

Она понимала. Кивала головой. Топила свои холодные пальцы в его волосах. Грелась в них…

— Пойдем отсюда… Здесь так темно, — сказала она и посмотрела на почти погасшее окно. На дворе стояли глухие зимние тучи. Низкие, над самыми крышами.

— Пойдем.

Вышли. Вместе. Днем. На берлинские улицы. На глаза людей. Почему-то они не подумали об опасности. Или рано еще было думать о ней. Ведь все произошло позже. Много позже. Тогда они вспомнили эту прогулку в хмурое утро. Вспомнили мокрые, словно плачущие, деревья в Грюневальде, такую же мокрую скамейку, на которую они все-таки сели, одноглазую старую женщину, искавшую под листьями желуди, гул самолетов, шедших в молочном тумане за облаками. Вспомнили, но изменить уже нельзя было ничего. День прошедший не возвращается…

На скамейке, прижавшись к пахнущей холодом зеленой шинели Саида, Надие сказала:

— В лесу я чувствую себя свободной…

— Разве это лес!

— Похоже… Старые, старые деревья… И мало людей…

— Их везде мало.

Потом она почему-то заговорила об Азизе. Он часто бывает в управлении СС. Носит из комитета бумаги. От Баймирзы.

— Когда видит Ольшера, останавливается перед ним и низко кланяется…

То, что Азиз ходит на Моммзенштрассе, Саид знал. Такова должность. А вот поклоны гауптштурмфюреру уже не входили в обязанность фельдъегеря.

— Это опасный человек, — предупредил Саид.

— Чем? — насторожилась Надие.

— Спасая себя, он убивает других…

— Уже пролита чья-то кровь?

Нехотя Исламбек ответил:

— Да… — и смолк.

— Доскажи…

— Он выдал… — Можно ли и нужно ли было воскрешать прошлое? Называть человека, павшего от руки эсэсовца. Понятен ли будет смысл трагедии, разыгравшейся в снежном Беньяминово. Впрочем, Надие должна знать, какую роль сыграл Азиз. — Он выдал политрука Селима…

— Что?!

Испуг ожег Надие. Пальцы вцепились в рукав шинели Исламбека.

— Выдал за пайку хлеба и кружку кофе…

— Нет, нет… Имя как?

— Селим…

— Не надо дальше…

— Прости, — растерялся Саид. Мелькнула догадка. Она подумала о брате. У нее был брат. О нем Надие рассказывала в первую их встречу. — Но Селимов много… Я не помню его фамилии… — солгал Исламбек.

— Он… — плечи ее сжались, стали совсем узкими, как у девочки. И сама Надие сжалась. Кажется, заплакала. Тихо, неслышно.

Саид обнял ее. Стал утешать: