Ганс Эттинген - Крысы появляются ночью

— Он пытался…

— С успехом?

— Да!

— Вы любите его?

— Нет!

— Значит, он заставил вас… Почему?

Эвелин молчала. Она лихорадочно пыталась обдумать ответ. Но резкий свет действовал на нее как пытка. Резало глаза, стучало в висках…

— Как часто вы передавали информационный материал… Адамсу?

«Он все знает!» — в отчаянии заключила она и сказала:

— Около двадцати раз.

— Вы могли бы припомнить, о каких вещах там шла речь?

— Да. Это были…

— Мы зафиксируем это позднее. Сколько он платил вам за эту службу?

— Ничего. Я люблю его.

— Следовательно, вы зависите от него. А почему вы стали любовницей лейтенанта Перси?

— Он заметил, что я отдала ему не все материалы, и обещал мне молчать об этом, если я…

— Достаточно, — остановил ее Батлер. — Эти материалы тоже предназначались Адамсу?

— Да!

«Каков наглец! — подумал Батлер, имея в виду Перси. — Он не только нарушил мой приказ в отношении Эвелин, но вдобавок еще к скрыл, что Эвелин пыталась передать немцам важные сведения».

— Прошу вас, выключите свет, — слабо попросила Эвелин.

— Нет! — тотчас же раздался голос Батлера. — Допрос еще не окончен.

Лицо женщины было ярко освещено. Теперь можно было разглядеть скрытые косметикой тонкие морщинки у глаз. Батлер молча наблюдал, как от палящих лучей прожектора у нее сохли губы и она то и дело нервно облизывала их.

— Между прочим, вы знаете о том, что вами возведено чудовищное обвинение, против американского офицера? — с расстановкой проговорил он. — Я мог бы и не напоминать, что будет с вами, если вы не сможете это доказать…

Эвелин была близка к обмороку. Перед ее глазами бешено завертелись ярко-красные спирали.

— В то время когда лейтенант был у меня, я включила магнитофон, — простонала она.

— Эта запись у вас?

— У меня ее больше нет.

У Эвелин потемнело в глазах, она медленно стала оседать вниз на своем стуле.

Штаб-сержант подхватил ее под мышки и усадил снова.

— У кого эта запись? — заорал Батлер. — Отвечайте!

— Адамс… — едва слышно произнесла Эвелин, пытаясь защититься от ослепительного света, бьющего по глазам.

— Адамс… — тихо повторил Батлер. Лицо его сразу осунулось. Он тяжело поднялся из-за стола и выключил лампу прожектора.

Наступившая темнота ударила по натянутым до предела нервам Эвелин. Она потеряла сознание.

— Выйди, милочка! — толкнул ее Вильямс и, подняв со стула, вывел из кабинета.

Майор, приподняв одну штору, заглянул в густо разросшийся сад, подступавший вплотную к окну.

«Адамс… — думал он. — Сразу видна его работа. С помощью этой записи он попытается воздействовать на Перси, а может, и на меня, раз я отвечаю за лейтенанта. Устраивать скандал нельзя ни в коем случае. Остается один-единственный путь — сделка с Адамсом. Я, майор Батлер, шеф одного из отделений Си-Ай-Си, бессилен против какого-то занюханного наци».

Проехав Потсдамскую площадь, Сид сбавил скорость, предъявил на контрольно-пропускном пункте свои документы солдатам Национальной Народной армии ГДР и стал спускаться по Лейпцигерштрассе. Хотя Паули не раз бывал в Восточном Берлине, он не переставал удивляться. Каждый раз ему казалось, что он попал в другой мир.

Залитая неоном Курфюрстендамм, поток автомобилей, нервно снующие по улице люди, кричащие о последних сенсациях продавцы газет, рекламы кинозвезд — все это осталось позади.

Здесь все выглядело спокойнее, солиднее и серьезнее. Сид обратил внимание на транспарант, призывающий к запрещению ядерного оружия.

«У нас тоже многие выступают против атомного вооружения. Но здесь борются не в одиночку, а всем государством. Они используют все средства: радио, кино, прессу…»

Сид вспомнил разговор, происходивший месяц назад в пресс-клубе с одним восточным журналистом. Тогда он посмеивался:

— Ваши газеты скучны и неинтересны. То, что вы печатаете, не имеет ничего общего с журналистикой.

Его коллега снисходительно улыбнулся:

— Если вы подразумеваете под словом «журналистика» ходкий бульварный материал, то вы правы. Убийства, вызывающие омерзение, гаденькие постельные истории, ненормальные браки, проституция, преступления любого вида, коррупция — вот что помещаете вы под броскими заголовками. Неужели развод или преступление стоят внимания читателя?

— «Внимание», возможно, не то слово, — заметил Сид. — Но этот материал увлекателен, читается с жадностью, в общем, сенсационен.

Коллега из Восточной Германии сказал, что, по его мнению, все это выглядит довольно жалко.

— Настоящей сенсацией было бы выступление вашего государственного деятеля, посвященное разоружению, или протест боннского парламента против запрета Коммунистической партии Германии.

— Политика… Голая политика. Без конца одно и то же!.. — последовало возражение Сида. — Но у нас пишут обо всем. Мы свободны. И не носим идеологических корсетов.

— У вас своеобразное представление о свободе. Может быть, по-вашему, это свобода, когда людей, выступающих за мир и взаимопонимание между народами, оскорбляют и преследуют, в то время как известные всему миру поджигатели войны, недобитые фашисты и реваншисты в открытую могут заниматься своим пакостным ремеслом. Вместо них в тюрьмах у вас сидят подставные лица. Напишите об этом в своих газетах — это будет действительной сенсацией.

Тогда до Сида не доходил смысл этих слов. А теперь он сам пришел в ГДР как враг. Враг вот этих самых людей, которые идут по улицам, которые знают, чего хотят, и говорят об этом громко, заявляют на своих собраниях и пишут на транспарантах.

«Я гнусный, мелкий воришка из политического отребья, — горько подумал о себе Сид. — И оправдания тут быть не может».

На мгновение он подумал, не развернуться ли ему и не дать ли тягу отсюда. Но тут вспомнил о фотоснимках, которые Батлер выслал бы Дорис.

Он остановился перед институтом и сообщил о себе дежурному. Тот проверил удостоверение Сида, выписал пропуск и послал его к какому-то секретарю. Несколько минут спустя Сид вошел в кабинет Арендта.

Профессор сразу же вспомнил своего старого друга Паули и возбужденно заговорил:

— Да-да, ваш отец… Тогда мы, молодые доценты в Гёттингене, всегда были вместе. В свое время я очень часто бывал в вашем доме. Как поживает ваша мама? Она была очаровательной молодой дамой.

— Она умерла, — ответил Сид.

— Как жаль… Отец, наверное, очень тяжело переживал… — Профессор на миг умолк, а затем спросил:

— У вас есть братья или сестры?

— Нет.

— Тогда я вас знаю, — Арендт улыбнулся. — Вы были еще ребенком, когда я вас видел в последний раз. Я помню, как принес вам однажды…

Сид внимательно всмотрелся в лицо профессора. Голос его стал казаться ему каким-то очень знакомым. Ну конечно же! Перед ним вырос образ из далекого детства. Это тот самый «дядя», который по воскресеньям приходил к ним в дом к обеду. И всякий раз у него был для маленького Сида какой-нибудь сюрприз.