Джесси Келлерман - Чтиво

Пфефферкорн миновал свой бывший номер. Затем сорок шестой, обитель шумных молодоженов. Остановился перед сорок восьмым. Все это время Карлотта была от него в сорока футах.

Пфефферкорн огляделся.

Никого.

Долой колпачок, дезодорант-электрошокер в левой руке. Держим плотно, однако не стискиваем. Зубная щетка-нож в правой руке. Держим плотно, однако не стискиваем. Как учил Сокдолагер. Оружие должно стать продолжением руки. Не тяните с ударом. Бейте. Рукояткой щетки Пфефферкорн трижды стукнул в дверь. Тишина. Шаги. Дверь распахнулась.

Дверь распахнулась.

— Какого хрена? — спросил Люсьен Сейвори. Вернее, хотел спросить. Дальше «какого х…» он не добрался, ибо Пфефферкорн уткнул электрошокер в его дряблый живот и нажал гашетку.

Сейвори подломился в коленях и рухнул, точно мешок корнеплодов, головой-луковкой стукнувшись о ковер. Одним плавным движением Пфефферкорн перепрыгнул через распростертое тело, упал и перекатился в гостиную, где тотчас вскочил в боевую стойку. Не забывая о нырках и уклонах, он вертелся на месте, во все стороны тыча ножом и сыпля зарядами в восемьдесят тысяч вольт.

— Ха! — сказал он. — Хе!

Пфефферкорн пронесся по номеру, точно гибельный ураган, сметающий все на своем пути, и, не встретив сопротивления, остановился, дабы оценить нанесенный врагу ущерб. Если не считать поверженного Сейвори, комната была пуста, но понесла невосполнимый урон: атака Пфефферкорна прорвала оборону штор, искалечила лампу, тяжело ранила батарею, уничтожила вентилятор и обездвижила одеяло.

Карлотты не было.

Но тут Пфефферкорн кое-что заметил. Схожая с его номером, комната имела одно существенное отличие — дверь в соседний, сорок шестой номер, где проживали новобрачные.

Пфефферкорн ее открыл. Дверь со стороны смежного номера, не имевшая ручки, была приотворена. Пфефферкорн толкнул ее ногой, переступил порог и увидел Карлотту, привязанную к кровати, спинка которой оставила серповидный след на обоях. Источником ритмичного грохота были не водопроводные трубы или пылкие молодожены, но несчастная женщина, которая неустанно раскачивала кровать, взывая к жильцу из сорок четвертого номера, с кем ее разделяло не сорок футов, а всего-то сорок дюймов.

Пфефферкорн кинулся ее освобождать. Карлотта приподняла голову с подушки; во взгляде ее плескалось недоумение, когда Пфефферкорн ножом рассек путы на ее запястьях и лодыжках. Затем он раскрыл объятия, но вместо поцелуев и африканской страсти получил обжигающий правый хук, сбросивший его на пол. Пфефферкорн попытался сесть, но Карлотта, издав первобытный вопль, спрыгнула с кровати и заехала коленом ему в челюсть, отчего зубы его клацнули, точно мышеловка. Рот наполнился кровью. От удара нож выскочил из его руки и вонзился в стену. Пфефферкорн плюхнулся на четвереньки и пополз прочь, однако возле двери в смежный номер распластался, ибо его настиг мощный пинок в задницу. Сверху обрушилась Карлотта и, оседлав его, провела серию ударов по почкам и в затылок. Пфефферкорн отметил ее удивительную силу и безудержную ярость. Ему удалось перевернуться на спину, но тотчас он получил удар в висок. Пфефферкорн прикрыл руками голову, и тогда Карлотта, свернув кулачную атаку, стала его душить. Мелькнула мысль, что она-то хорошо усвоила приемы рукопашного боя. Умница, подумал посрамленный Пфефферкорн. В будущем, решил он, лучше не доводить дело до стычек. Он оторвал ее руки от своего горла, но Карлотта попыталась выцарапать ему глаза. Двумя руками он еле удерживал одну ее руку, и свободной рукой она чуть не выдрала его фальшивые усы. Вот тут-то он все понял. Карлотта его не узнала. Ведь он в наряде козопаса и лицом волосатее команды восточногерманских гимнасток.

— Карлотта! — заорал Пфефферкорн. — Прекрати!

Карлотта его не слышала. Она визжала, дергала его за усы и била в челюсть.

— Хватит!

Обезумевшая от ненависти, Карлотта словно впала в транс. Выбора не оставалось, и Пфефферкорн кулаком двинул ее в висок, на секунду оглушив. Вывернувшись из-под Карлотты, он спрятался за драную штору, точно студентка, которую голой застали в душе.

— Это я! — крикнул Пфефферкорн. Губы его были в кровь разбиты. — Арт!

Карлотта смолкла, уставившись на него. Ее трясло.

Пфефферкорн сплюнул.

— Это я.

Дрожь ее не унималась, стиснутые кулаки смахивали на маленькие побелевшие булыжники. Он снова позвал ее по имени. Бледное лицо ее лоснилось от пота. Темнели корни отросших волос. Она очень исхудала.

— Это я, — сказал Пфефферкорн.

Кулаки ее разжались, руки упали вдоль тела.

— Это я, — повторил Пфефферкорн.

Напоследок дрожь хорошенько ее тряхнула.

— Артур…

Он кивнул. Карлотта повторила его имя. Пфефферкорн снова кивнул и осторожно протянул к ней руку. Она в третий раз произнесла его имя, и тогда он бесстрашно бросился к ней, крепко обнял, ощутив ее звенящее тело, и разбитыми губами приник к ее губам. Поцелуй был долгим и трудным, как калифорнийский госэкзамен на звание адвоката.

Выдернув нож из стены, Пфефферкорн отер и закрыл лезвие.

— Сколько их тут? — спросил он.

— Еще один. Вышел покурить.

— Я его видел. Он закуривал, когда я вошел в отель. — Пфефферкорн сплюнул кровь и потрогал разбитый рот. — Нужно отыскать другой выход.

Карлотта глянула на неподвижного Сейвори:

— А как с ним?

Пфефферкорн присел на корточки и поискал пульс на запястье, потом на горле старика. Поднял взгляд и покачал головой.

— Не казнись, — сказала Карлотта. — Ему было сто лет.

Пфефферкорн ждал, что его охватит чувство вины сродни тому, какое накатило при созерцании воскового «трупа» Драгомира Жулка. Он думал, его замутит от вида человека, которого он убил собственными руками, настоящего мертвеца. Он полагал, его обуяет страх. Ведь вот-вот вернется солдат и очень скоро за ними снарядят погоню. Однако ничего этого не было. Как, впрочем, и чувства удовлетворения, всесильности и праведного гнева. Он не чувствовал ничего вообще. Без всякой помпы он бесповоротно стал настоящим мужиком, утвердившимся в тяжких истинах.

— В шкаф, — сказал он.

Труп запихнули в платяной шкаф, укрыв запасным одеялом.

— Сойдет. — Пфефферкорн отхаркнул набегавшую в рот кровь.

— Артур.

Он обернулся.

— Ты пришел за мной, — сказала Карлотта.

Пфефферкорн стиснул зубы и взял ее за руку:

— Пошли.

Грузовым лифтом они спустились в кухню. Рысью двинулись сквозь мрачный парной лабиринт разделочных столов и пластиковых занавесок, минуя огромные холодильники с запасами козьего молока и стеллажи, уставленные противнями с еще не испеченными лепешками. Воняло гнилью и хлоркой. Дверь на улицу была заперта. Пфефферкорн ударил по ней ногой. Дверь не подалась.