Джесси Келлерман - Чтиво

Однажды вечером в каком-то безымянном поселке он шел с автостанции и, уловив шум потасовки, решил глянуть, в чем дело. В загаженном проулке двое бандитов грабили старуху, угрожая ей ножом. Пфефферкорн принял стойку. Нога его зажила, но еще чуть ограничивала подвижность. Однако он стал жилистым и небывало крепким. Сплошные мышцы и кости.

Старуха рыдала, цепляясь за свою сумку.

Пфефферкорн свистнул.

Бандиты переглянулись и осклабились. Один что-то бросил напарнику и двинулся на Пфефферкорна, поигрывая ножом, сверкавшим в лунном свете.

Он рухнул на колени, хватая ртом воздух.

Другой убежал.

Пфефферкорн поднял старуху на руки и три квартала нес до ее дома. Бабка все плакала, теперь уже благодарно. Благословила его и расцеловала в щеки.

— De nada [29] Не за что ( исп. ). , — сказал Пфефферкорн.

Утром он уехал.

Всюду были одни и те же рынки, площади, соборы. На улицах одни и те же фрески Идальго, Сапаты и Панчо Вилья. [30] Мигель Идальго (Мигель Грегорио Антонио Игнасио Идальго-и-Костилья-и-Гальяга Мондарте Вильясеньор, 1753–1811) — мексиканский католический священник и революционный вождь в войне за независимость от испанского владычества, национальный герой Мексики, прозванный «отцом Отечества». Эмилиано Сапата (1879–1919) — лидер Мексиканской революции 1910 года, национальный герой Мексики. Хосе Доротео Аранго Арамбула, более известный как Франсиско или Панчо Вилья (1878–1923), — лидер повстанцев в Мексиканской революции. В сельской глубинке было невозможно достать иностранные газеты, и потому о развитии событий в Злабской долине Пфефферкорн узнал, лишь добравшись до интернет-кафе в Мехико.

Каждая сторона излагала свое видение ситуации, а уж читатель выбирал, кому верить. Согласно официальному телеграфному агентству Западной Злабии, торжества, посвященные тысяча пятисотлетию «Василия Набочки», имели грандиозный успех. Каждый гражданин получил экземпляр завершенной поэмы. Всплеск патриотизма породил зависть капиталистических агрессоров Восточной Злабии, совершивших вторжение в страну. По сообщению восточнозлабского «Пьелихьюина», спорный финал поэмы вызвал бурю негодования западных злабов, и без того клокотавших недовольством. Волнения набрали силу и переросли в беспощадный бунт. Смута перехлестнула через Гьёзный бульвар, вынудив Верховного Президента Климента Титыча перейти границу, дабы восстановить порядок. Си-эн-эн сообщала о тотальном хаосе. Все убивали всех. Опасаясь шальных снарядов и потока беженцев, соседние государства молили о вмешательстве мировых держав. Белый дом просил Конгресс санкционировать ввод войск. Предполагалось создать международные миротворческие силы, но девяносто процентов солдат, как и все стратегическое командование, оказались американцами. В двадцать четыре часа регион блокировали. Президент Соединенных Штатов выступил с заявлением, обещав вывести войска, как только ситуация нормализуется. Он не стал называть конкретные сроки, окрестив их «поводом к недовольству», и обошел молчанием судьбу газового месторождения.

Пфефферкорн перечел строку, в которой поминалась «завершенная поэма».

В Интернете электронного варианта «Василия Набочки» не нашлось.

В мотеле Пфефферкорн прочитал свой незаконченный финал поэмы. Теперь, остыв от работы, он и сам понял, что жена Жулка ничуть не ошиблась в своей оценке: это было ужасно.

Вечером вышел прогуляться. Повстречал сутенера, который бил проститутку, грозя вырвать ей язык.

Пфефферкорн свистнул.

Он звонил с таксофонов.

Не чаще раза в месяц-другой. Поди знай, кто отслеживает линию. К тому же, если переборщить, она просто перестанет отвечать на звонки неведомого мексиканского абонента. Даже лучше, когда говорит автоответчик. Он хотел одного — хоть на секунду услышать ее голос, и потому запись причиняла меньшую боль, чем ее живой отклик «Алло? Алло?», на который он не мог ответить.

Он говорил себе, что в прибрежной деревушке обосновался из-за мягкого климата и близости океана, подразумевавшего какой-то итог. Но истинная причина была в том, что кончились деньги. Он скитался уже больше года и устал. Устал от запаха дизельного топлива, устал засыпать сидя и, проснувшись, спрашивать попутчика: «Где мы?» Устал от роли недреманного ока справедливости. Поначалу это было даже забавно (зуд в кулаках лучше аллергического чиха, что охватывает шлюху в исповедальне), однако все вокруг настолько погрязло в пороке, что, на поверку, своими подвигами он лишь тешил собственное «я».

Центр всякого мексиканского села — громоздкая церковь, и его деревушка не была исключением. В обязанности Пфефферкорна входило подметать пол, натирать молельные скамьи, закупать провизию и помогать на кухне. В работе он весьма поднаторел. С помощью картофелины умел вывинтить из патрона лопнувшую лампочку, подладить охромевший стул.

Главным его делом было следить за колокольней. Он шугал птиц и летучих мышей. Соскребал помет. Смазывал петли. Распутывал веревки. Утомительная работа окупалась колокольным звоном, застававшим его за чтением или на прогулке. Суетный человек слышал в нем лишь единую монотонную ноту, но внимательный слушатель различал тугое сплетение тонов и обертонов. Осознание своей сопричастности красоте наполняло Пфефферкорна удовлетворением, долго не исчезавшим и после того, как колокол смолкал.

За труды он получал несколько песо, двухразовую кормежку и право ночевать в бывшем угольном сарае — халупе шесть на девять футов с земляным полом и сетчатым окошком, не пропускавшим крупных насекомых. Он засыпал под шелест океана и пробуждался от оголтелого квохтанья кур, свободно разгуливавших по двору. Чайки и пеликаны, усевшиеся на изгородь, образовывали странную, прыгающую линию горизонта. Летом Пфефферкорн спал голый. Зимой падре выдавал ему пару одеял, а брат Мануэль укрывал брезентом жестяную крышу. Едва собиралась гроза, халупу обесточивали, и Пфефферкорн всегда держал под рукой фонарик. Вторая рубашка его висела на гвоздике. Вняв укорам предков, Пфефферкорн тайком снял с него распятие. В халупе умещались койка и его растущая библиотека — уложенные вдоль стены книги.

Первого числа каждого месяца он переводил деньги независимому книготорговцу в Сан-Диего. Ровно через три недели получал бандероль, адресованную Артуро Пимьента. Затея съедала почти все его жалованье. Он не скупился. На что еще тратить деньги? Заказ состоял из четырех книг в мягкой обложке, суливших неспешное приятное чтение. Одна — какой-нибудь классический роман, прочесть который все было недосуг. Другая по выбору книготорговца — дамы, отдававшей предпочтение современной беллетристике, которая получила благожелательные отзывы солидных рецензентов. Третья и четвертая варьировались. Пфефферкорн любил биографии, исторические и научно-популярные книги. Нынче, под Рождество, он выбрал детектив, который потом отдаст брату Мануэлю, шлифовавшему свой английский, и «Силу и славу» Грэма Грина, которую перечтет и подарит падре.