Эрик Эмблер - Эпитафия шпиону. Причина для тревоги

Без пятнадцати девять мы взобрались на вершину, которая оказалась длинным гребнем. Оба тяжело дышали. Залесхофф остановился.

— Полагаю, мы выше и немного дальше Фузине, — отдышавшись, сказал он и ткнул пальцем в карту. Я не стал смотреть. — Если еще немного пройти прямо, уткнемся на тропу в том месте, где она пересекает гребень. То есть если вообще что-нибудь увидим. Хоть бы этот проклятый туман…

Мы двинулись дальше. Я очень замерз — несмотря на тяжелое восхождение и два свитера. От снега, растопленного теплом тела, намокли шерстяные носки, натянутые поверх гетр. Гребень был скалистым, и пришлось пробираться через сугробы, доходившие до пояса. Темнело. Почти осязаемо давил туман. Меня охватила паника.

Однако с наступлением ночи туман рассеялся, будто растворившись во тьме. Только что он окружал нас со всех сторон — а через секунду исчез, и мы увидели огни в окнах домов, разбросанных по склону долины. Звезд не было. Ночь опустилась, как черный балдахин. Через несколько минут пошел сильный снег.

Вершина гряды была частично защищена деревьями, но защита эта оказалась очень слабой. Снег падал не хлопьями, а какими-то смерзшимися кусками. В этом было что-то пугающе дикое. Ветер стих, и снег шел вертикально, но когда мы возобновляли путь, он с силой хлестал по лицу. Закрывшись ладонями, мы делали несколько шагов, затем останавливались, чтобы перевести дыхание.

Через минут двадцать мы почувствовали, как гребень идет под уклон.

Залесхофф схватил меня за руку.

— Приближаемся к тропе, — выдохнул он. — Смотрите в оба.

Легче сказать, чем сделать. Очки я давно выбросил. Попытка разглядеть что-либо в темноте сквозь бьющую в глаза белую массу снега была почти невыносимой. Гряда вновь стала подниматься, а тропы мы так и не нашли. Ноги словно налились свинцом. Прошло еще минут десять. Залесхофф был в нескольких шагах впереди. Я окликнул его, и он повернул назад.

— Что случилось?

Я пытался отдышаться.

— Залесхофф, — наконец удалось выговорить мне, — мы заблудились.

Какое-то время он не шевелился. Потом кивнул. Целую минуту мы стояли молча, слушая свист снега, обрушивавшегося на нас сквозь ветви деревьев. Снег намело мне на плечи, и, повернув голову, его можно было коснуться щекой. Я задрожал.

— Давайте выпьем по глотку, — предложил Залесхофф. — Бутылка у меня в рюкзаке.

Я сбросил снег с его рюкзака и достал бутылку рома. Каждый сделал по большому глотку. Теплая противная жидкость растеклась по желудку.

— Что будем делать? — спросил я, пряча бутылку.

— Мы не могли уйти далеко от тропы. Давайте спустимся по склону хребта и попробуем найти укрытие в скалах, где дождемся рассвета.

— Вы предлагаете провести ночь здесь?

— У нас есть ром.

— Ладно. Все лучше, чем стоять.

Мы то шли, то скользили вниз по склону и наконец остановились под каменным карнизом.

— Так ничего не добиться, — пробормотал Залесхофф. — Просто спустимся на дно долины. Попробуем пойти вперед.

Мы стали пробираться вдоль гряды. Вскоре склон резко пошел вверх, и мы вновь оказались на вершине.

Снегопад нисколько не уменьшился. Мы оба промокли и замерзли. Остановившись, чтобы отдышаться и определить свое местоположение, мы вдруг увидели свет — впереди и выше нас.

По самой вершине хребта тянулась цепочка выемок, похожих на следы от зубов. Мы стояли у края одной из таких выемок. Каменный карниз резко уходил влево, и источник света мог находиться только на гребне, который плавно поворачивал на юг.

Огонек замерцал.

— Что это? — спросил я.

— Похоже на человека с фонарем. Хотя свет слишком ровный. До Фузине отсюда не больше километра. Возможно, это дом. Пошли посмотрим.

— А зачем?

— Если это дом, значит, дорога, о которой говорил тот парень, где-то рядом. Она начинается в Фузине. Идемте.

Мы снова принялись карабкаться по склону, крутому и опасному. Я чувствовал, что силы убывают с каждым шагом. Холод и высота медленно изматывали меня. Сердце бешено колотилось. Но я продолжал брести вслед за Залесхоффом. Боялся отстать.

Свет исчез. Меня охватила апатия. Теперь я уже не волновался, что отстану. Голова кружилась. Я услышал свой голос, призывающий Залесхоффа остановиться. И вдруг мои ноги нащупали сквозь снег ровную поверхность. Свет появился вновь, причем ближе. Я разглядел очертания окна.

Рука Залесхоффа легла мне на плечо. Предупредив, чтобы я оставался на месте, он исчез в темноте за снежной пеленой. В ушах звенело, и я ничего не слышал, но через минуту увидел впереди прямоугольник света. Прямоугольник расширялся, и я понял, что это освещенная дверь. На пороге стояла женщина с масляной лампой в руке. В голове у меня вдруг просветлело, и я услышал шаги Залесхоффа, который шел ко мне по снегу.

— Как вы?

— Ничего.

— Хорошо. Идемте в дом.

— Но…

— Думаю, все в порядке. Вероятно, последние два дня сюда не доставляли газеты. Старая дорога рядом, но женщина приглашает нас отдохнуть. Я сказал, что мы заблудившиеся туристы. Это почти правда. Идемте.

Я кивнул. Через несколько секунд мои ноги ступили на сосновый пол, и я увидел мерцание огня, горевшего в соседней комнате.

Женщину я не успел толком рассмотреть, а сам дом предстал передо мной только смутным черным силуэтом. Поэтому у меня не было сомнений, что это домик лесника, а женщина — его жена; однако, попав внутрь, я понял, что ошибся.

От двери отходил широкий коридор с многочисленными дверьми. Стены были грубо оштукатурены и окрашены в белый цвет; на них висело несколько карандашных рисунков в тонких деревянных рамах, с широкими белыми паспарту. Портреты, написанные одним и тем же художником.

Женщине, по всей видимости, было чуть больше тридцати. В руках она держала настольную масляную лампу с матовым стеклянным абажуром, отбрасывавшую странный свет на ее лицо. Черты лица грубоватые и неправильные, но кожа белая и очень гладкая. Умные карие глаза. Волосы зачесаны назад — такая прическа давно вышла из моды. Одета женщина была в толстую юбку и белую блузу из пожелтевшего шелка, с очень высоким воротником. На плечах шерстяная шаль.

Женщина закрыта за нами дверь, задвинула засов и повернулась. Сообразив, что невежливо так пристально рассматривать хозяйку, я опустил глаза.

— Можете оставить здесь ботинки и рюкзаки, — сказала она. — Я позову отца. И найду для вас тапочки. — Ее итальянский был мягким и довольно невыразительным.

Я стал ее благодарить.

— Не стоит благодарности, синьор, — поспешно ответила женщина.

Она поставила лампу и открыла одну из дверей, за которой начиналась узкая лестница, ведущая наверх. Женщина стала медленно подниматься. Я перевел взгляд на Залесхоффа. Он улыбался.