Лев Квин - ...Начинают и проигрывают

Я поздоровался, махнул приветственно Зинаиде Григорьевне.

— Можно вас на два слова? — обратился к Тиунову.

Предупредил, что не сегодня-завтра вернется на работу Андрей Смагин. Тиунов изменился в лице.

— Допускать? — спросил он встревоженно.

— Можно, но… — Обе бухгалтерши пожирали меня любопытными глазами. Пусть! Быстрее разнесется по комбинату. — В рейсы — ни под каким видом. Пусть всегда будет у вас на глазах. Ремонт, техобслуживание — не знаю.

— Понял, понял, — закивал диспетчер. — Значит, не то, чтобы все с него снято…

— Да вы что! — И, словно заминая разговор, обратился шутливо к Зинаиде Григорьевне: — Как вы тут без меня?

— Представьте себе, соскучилась, — рассмеялась она. — Вчера на ужин беляши давали, я ждала-ждала… Спросите у Лели.

Леля, та самая, носатая, подтвердила, бесцеремонно оглядывая меня:

— Ах, вы и есть лейтенант Витя?… Да, да, ждала! Я даже спросила: любовь? А она говорит: при такой разнице в возрасте?… Ничего, что я выдала, Зиночка? — И засмеялась низким клокочущим смехом, словно он исходил у нее из живота. — Кстати, где вы думаете встречать Новый год, лейтенант Витя?

— Еще не планировал, — ответил я нелюбезно; вислоносая мне не понравилась. — У меня пока другие заботы.

…В течение всего дня я названивал Глебу Максимовичу. Нет — и с концом!

Вечером забежал домой посмотреть ногу. Что-то там с ней неладно. Стянул сапог — носок, еще с фронта, вязаный, подарочный, в крови. Посмотрел рану. В одном месте открылась; наверное, сегодня утром, когда бегал, сильно ногу напряг.

Хорошо еще, дома был индивидуальный пакет из старых запасов. Перевязал, сменил носки на портянки, прошелся по комнате. Ничего, терпимо. Впредь надо поаккуратнее, а то как бы снова на госпитальной койке не оказаться.

Видно, Куранов не зря предупреждал.

Ворвался с воплем весь облепленный снегом Кимка.

— Принимают! Принимают! Через неделю вторая проверка — и все!

И так принялся расписывать сногсшибательный успех своего Фронта, что я не выдержал:

— Ай, твой пес! У него нюх только на еду.

Кимка обиделся:

— Да он что угодно учует! Не веришь?… Хорошо, мы тебе докажем, вот увидишь!…

На комбинат было еще рано. Чтобы скоротать время и заодно разработать тугую повязку на ноге, я отправился кружным путем, по дамбе вдоль излучины реки, к задним воротам — у меня был пропуск на территорию с правом прохода всюду.

Смеркалось, но темно еще не стало. Сугробы сделались синими, тихие домишки выглядели покинутыми; лишь в немногих тускло светились окна.

Загорелся свет и у Васиных — их домик стоял крайним в ряду. Наверное, Матрена Назаровна, больше некому.

В самом деле, когда я поравнялся с домом, на крыльцо вышла сама хозяйка и с ней молодая женщина в длинном, с мужского плеча ватнике, закутанная в черный платок. В руке у нее была швейная машинка.

— Донесешь? — спросила Матрена Назаровна. — Не тяжело будет?

— Близко ведь, — ответила женщина и осторожно спустилась по ступенькам.

Та самая машинка. В починку, что ли?

Швейная машинка… После разговора в цехе с Матреной Назаровной она перестала меня особенно занимать: да, купил на барахолке и привез в подарок. Все подтвердилось.

Но вот теперь мысль с какой-то особой остротой вновь сосредоточилась на ней и выпятилось странное несоответствие, ускользавшее раньше от моего внимания.

Станислав написал в письме, что везет домой швейную машинку. А купил ее перед самым отъездом. Откуда он мог знать, что найдет машинку на барахолке? Они, наверное, не каждый день продаются…

А может, и каждый день — я бывал там, что ли! Но ведь не написал же он: хочу купить, собираюсь купить. Именно: купил!

Может, заранее с кем-нибудь условился?

Богатова говорила, что Станислав никуда в город не ходил… Хорошо, допустим, владелец швейной машинки сам заходил в госпиталь. Может быть, даже лежал, там и познакомились. Но почему же тогда Станислав Васин советовался с Богатовой, с другими медсестрами, что везти в подарок матери, если и так знал, что купит машинку? Что-то тут есть, что-то есть! Женщина дошла до конца квартала. Сейчас завернет за угол.

Ну как? Я решился: за ней! Но только двинулся, как сзади на меня что-то налетело с воем, с визгом, и я, потеряв равновесие, ухнулся всем телом в сугроб.

Фронт — вот кто был тем лихим налетчиком! Он радостно прыгал вокруг меня, лизал горячим языком, стараясь угодить именно в лицо, не давал подняться.

— Отгони ты к черту своего пса!

— Фронт!

Кимка — он тоже был, разумеется, здесь — подал мне руку, помог выкарабкаться на твердо утоптанную горбатую тропинку.

— Ага! Нашел! Нашел! — торжествовал он, отряхивая мою шинель от снега. — Теперь веришь? Я только дал ему понюхать вот это — как рванет!

Кимка держал в руке мой носок в коричневых пятнах засохшей крови.

Женщины уже не было видно. Я сделал несколько шагов ей вслед — нет, где там, безнадежно, разве с моей ногой догнать!

А тут еще Кимка сообщил, что на полу комнаты лежит для меня письмо. Он видел, когда прибежал за носком с улицы, но не подобрал, так как очень торопился, боялся, что я уйду чересчур далеко.

От ребят с фронта — от кого еще! Филарет Егорыч со своим очередным отчетом о бане или об израсходовании махорки и легкого табака…

А вдруг не от них — от Глеба Максимовича? Что-то произошло непредвиденное, он куда-нибудь срочно выехал и сообщает, где его искать. Не зря телефон целый день не отвечает.

Догадка эта так прочно застряла в мозгу, что я повернул назад, домой. Кимка трусил за мной, хвастливо болтая всю дорогу. За ним Фронт с опущенным хвостом. «Впереди Иисус Христос, позади голодный пес», — почему-то запомнилось блоковское, и я грустно ухмыльнулся. Хромой Иисус! Если бы не нога, черта с два я упустил бы ту женщину!

На полу возле двери действительно что-то белело. Не письмо — газетный клочок. И, конечно, не от Глеба Максимовича. «Клепикову», — выведено карандашом, печатными буквами.

Повернул обрывок. Такие же печатные буквы. Интересно!

Включил свет.

«Ни копай летинант!!! Васин получил свое и ты получиш если не уймешси!!!»

Вот так номер!… Прочитал снова. Все точно!

Можно было свободно подумать — чья-то дурацкая шутка. Но я знал: никакая не шутка, а первый результат освобождения Андрея Смагина. И опять работа под обыкновенную уголовщину. Вместо подписи выведено: «Черная кошка». Грубо, кустарно!

Я осмотрел листок. Верхний угол первой страницы нашей областной газеты за прошлый месяц; видна часть названия. Обтрепанный, замусоленный — похоже, газету долго таскали в кармане. Курильщик?

И тут у меня мелькнула мысль. Нелепая, мальчишечья…

Нет, нет, так нельзя! Я не имею права ничего предпринимать на свой страх и риск — хватит, обжегся с Андреем. Надо доложить, попросить разрешения…