Вадим Пеунов - Последнее дело Коршуна

«Почему Виталий пешком, а не в машине? И главное… вдвоем». Зиночка сразу же почувствовала в этом что-то недоброе.

Желая во что бы то ни стало получить ответ на волнующий ее вопрос, она бросилась назад к Дому творчества. Ворвалась в приемную, где увидела незнакомую женщину.

— Где Виталий Андреевич?

— Его только что забрал один капитан. А зачем он вам?

Зиночка помчалась к дому Виталия Андреевича. Прибежала запыхавшаяся. Она увидела, что в кабинете горит свет, мелькает в окне чужая тень. Но вот свет погас, и почти тотчас в дверях появились две фигуры: одна в широком темно-синем пальто, высокая, плечистая, другая в шинели, приземистая, сутуловатая.

«Куда он его ведет?»

Почти след в след Зиночка шла за Виталием и капитаном до трехэтажного здания на улице Дзержинского. «Что же случилось с Виталием?» — в отчаянии думала она.

Зиночку как будто подменили. Сейчас это была уже не та робкая девочка, которая со страхом входила в магазин в поисках работы. Она почувствовала, что наступил момент доказать всю силу своей любви. Виталий в опасности! И она спасет его. Спасет, как когда-то спасла Нина Владимировна!

Зиночка решительно толкнула дверь в бюро пропусков.

Виталию Андреевичу предложили сесть. Он сел. При этом он не сгорбился и не откинулся на мягкую спинку кресла, а гордо, с подчеркнутым чувством собственного достоинства выпрямился и расправил плечи. На столе перед полковником лежал дневник Дубовой и стопка писем, принесенных капитаном.

— Мне бы хотелось, Виталий Андреевич, подробнее узнать о судьбе дневника Дубовой, который оказался у вас.

— В этом нет ничего удивительного. Его начала вести Нина, а после ее мнимой смерти продолжал я. Так что это наш с нею общий труд. Когда писатель Лимаренко обратился ко мне с просьбой помочь ему в сборе материала о нашем соединении, то я отдал ему походные газеты отряда, которые первое время хранил у себя, и этот дневник. После того, как повесть была написана, газеты были переданы в музей Советской Армии в Москве, а дневник забрала у Лимаренко Нина. У нее он и находился до последнего времени. Месяц назад, когда я заканчивал одну работу, он мне потребовался для оживления в памяти некоторых эпизодов из прошлого. Я попросил Нину, и она мне его переслала.

— А почему вы не принесли его мне вместе с письмами Дубовой?

— Дело в том, что содержание дневника довольно основательно использовано писателем Лимаренко в его повести, а кроме того, записи касаются давно минувших лет и вел их большей частью я. Нине принадлежит только первая треть дневника.

Полковник секунду оценивал то, что сообщил ему Дробот.

— А для какой работы он вам потребовался?

— Я являюсь действительным членом Общества по распространению политических и научных знаний. Там у меня выпущено несколько брошюр по педагогике и психологии.

— Кое с чем я знаком, — сказал Иванилов. — Но пока меня интересует дневник. В нем от начала и до конца один и тот же почерк.

— Правильно. У нас с Ниной почерки были довольно схожи. Но после ранения в предплечье мне стало тяжело писать.

— С которого места идут ваши записи?

— Нина пропала при загадочных обстоятельствах вместе с группой штабных работников партизанского соединения. С тех пор я его и продолжал. Разрешите, покажу.

Дробот привстал в кресле и протянул обрубленную руку к Иванилову. В сознании Иванилова шевельнулась какая-то жалость к этому человеку. Виталий Андреевич сразу открыл нужное место. Полковник прочитал несколько отрывков.

— Знаете, Виталий Андреевич, хотя почерки в дневнике внешне и сходные, но уловить разницу не так трудно. Главное — стили различные. У вас неплохая наблюдательность. Есть образность в изложении.

Виталий Андреевич с видимым смущением потер нос. Похвала пришлась ему по вкусу.

— До войны я окончил педагогическое училище у себя в Харькове и пописывал стихи. А после войны заочно кончал библиотечный институт. Теперь я больше интересуюсь научными проблемами этики, эстетики, философии и педагогики. Так и не вышел из меня поэт.

— Бывает. Но, знаете, я с удовольствием читаю эти записи. В них много оригинальных мыслей и наблюдений о вашей работе разведчиком в отряде Сидорчука.

— Я очень польщен тем, что сумел заинтересовать вас. Но все это использовано в повести.

— Писатель, как ему и положено, взял из ваших записей факты, обобщил их, типизировал, то есть творчески обработал. Но острота многих специфических ваших наблюдений у него стерлась. Поэтому вдвойне интересно познакомиться с оригиналом.

Телефонный звонок прервал их беседу. Окончив разговор, полковник вызвал Долотова.

— Иван Иванович, там ко мне пришли. Закажите пропуск и проводите в комнату для посетителей.

Капитан вышел. Аркадий Илларионович обратился к Дроботу:

— Кстати, Виталий Андреевич, я прочел последнюю вашу работу «Нормы коммунистической морали». Не считаю себя специалистом в поднятых вами вопросах… Да и, к сожалению, время у меня очень ограничено.

— Ну, а как общее впечатление, товарищ полковник? — спросил Дробот, очевидно, ожидая похвалы.

— По правде сказать, я ждал от вас большего. Работа в основном гладенькая. Цитата на цитате. Своих мыслей вы стараетесь не приводить, на чужие ссылаетесь. Но так как на тему советской этики работ почти нет, то можно помириться и с вашей.

«Общая оценка» Виталию Андреевичу явно не понравилась. Но возражать Иванилову он не стал. Полковник торопился окончить разговор. Дробот попрощался и вышел вслед за дежурным.

Увидев полковника в комнате посетителей, где она безуспешно пыталась читать «Перець», Зиночка на секунду усомнилась в том, стоило ли ей приходить сюда. Но полковник был так приветлив, что она успокоилась.

— Слушаю вас, Зинаида Платоновна, — мельком взглянув на пропуск, сказал Иванилов.

— Я пришла… Я хочу… О Виталии Андреевиче. Я долго работала с ним. Хорошо знаю его. О нем и о Нине Владимировне писатель Лимаренко книгу написал. Нину Владимировну он очень любил. Если бы вы видели, как он плакал, когда Николай Севастьянович сообщил ему, что Нина Владимировна убита. Если бы вы только видели его глаза, полные слез!..

Верхняя губка Зиночки дрогнула, широкий нос раздулся по-заячьи, она порывисто задышала.

— Подождите, Зинаида Платоновна, я что-то не разберусь. Какой Николай Севастьянович?

— Мазурук. Он же позвонил Виталию Андреевичу и сказал о Нине Владимировне. И он так плакал… так плакал…

— Понимаю, — кивнул головой полковник, сдержав улыбку. — Но вы совершенно напрасно волнуетесь. Вам, должно быть, кто-то что-то наговорил. И вы решили, что Виталию Андреевичу грозит какая-то неприятность. Ведь это вас ко мне привело? — мягко спросил он.