Вадим Пеунов - Последнее дело Коршуна

— Мама… мама… ты бы только знала…

— А что я тебе говорила? Думала, что мать уже стара и в молодой жизни ничего не понимает?

Не зная истинной причины слез, Пелагея Зиновьевна думала, что Зиночка переживает разлуку с милым. «Должно быть, разошлись. И окончательно».

— Что я наделала!.. — то и дело повторяла Зиночка.

— Да не плачь, — гладила ее мать по голове, как маленькую. — Утерянное назад не воротишь. Ты же сама хотела ребеночка. Вырастет не хуже других.

— Ребенок? Нет! Нет!!!

Захлебываясь слезами, путаясь в словах, Зиночка рассказала матери страшную трагедию своей любви.

— И ты до сих пор сидишь здесь? Иди! Сейчас же иди к полковнику и все ему расскажи. Пусть они поймают этого убийцу и бандита.

Но идти Зиночка не могла. Ноги отказывались служить ей.

— Я, мама, лучше напишу письмо… — неуверенно проговорила она.

— Когда же его получат? А записка этого твоего… Сумела напакостить, наберись храбрости убрать за собой!

— Мамочка, мама… я… не дойду. Я боюсь… Я боюсь его…

— Одевайся! Вместе пойдем.

Она повела дочь не в отдел пропусков, а прямо в управление. Дежурному сержанту она сказала твердо:

— К полковнику… Пропустите нас с ней… и как можно скорее.

— К полковнику Иванилову, — пояснила Зиночка недоумевающему сержанту.

Поняв по их виду, что дело действительно серьезно, сержант позвонил полковнику, и тот вышел навстречу Пелагее Зиновьевне.

— Вот, товарищ полковник… Ее этот самый, — указала она на дочь, — оказывается, убийца. Это он убил своего товарища по партизанскому отряду…

Аркадию Илларионовичу дальше объяснять не пришлось. Он сам оформил пропуск и ввел Пелагею Зиновьевну и ее дочь к себе в кабинет.

— Рассказывай, — подтолкнула Пелагея Зиновьевна свою дочь.

Но Зиночка несколько минут не могла связать и двух фраз. Она плакала, тряслась и давилась слезами.

Потом она вскочила с кресла, схватила полковника за руку и, заикаясь, скороговоркой заговорила:

— Товарищ полковник… Вы мне только поверьте и арестуйте его. Это Дробот убил Нину Владимировну. Поезжайте же скорее в Лобаново. Только арестуйте его, а потом сами поймете. Если он убежит, будет плохо… Вот его записка. Он велел мне отнести на улицу Сухую, 31. Там живет врач… Надо взять у него деньги… А в Лобанове он ночует или у Варвары Павлык, или у ее дочери. Я покажу… Только поезжайте скорее.

— Хорошо, Зинаида Платоновна. Успокойтесь, все сделаем. Благодарю вас, Пелагея Зиновьевна, что вы ко мне зашли.

Полковник понимал, что инициатором этого посещения является мать. И он обращался к ней с подчеркнутым уважением.

— Посидите здесь несколько минут.

Иванилов убрал со стола какие-то бумаги и папки в шкаф.

— Так вы говорите, что записку надо было отнести на улицу Сухую, 31.

— Да. И взять деньги. Я уже однажды там была. Это второй этаж, но́мера квартиры на дверях нет.

— Посидите немного, я вернусь быстро.

Когда полковник вышел, Пелагея Зиновьевна облегченно вздохнула. «Теперь этот убийца уже не убежит».

Проходили вторые сутки, а Зиночка не появлялась.

«Куда же она пропала? Неужели с ней что-нибудь случилось?»

Коршун ждал ответа от Оборошинского. Но кто-кто, а он-то прекрасно знал, что от провалившегося агента не только отделываются, но и с охотой помогают ему умереть.

Коршун надеялся только на то, что о его провале пока еще не известно и он получит требуемые деньги. Без них невозможно было двинуться с места.

Зимний день умирал. Надвигались сумерки. Коршун сидел на лавке и смотрел в окно. Темнота сгущалась. Постепенно предметы начали терять свои очертания. Опрокинутая вверх дном на частоколе деревянная бадья казалась огромной уродливой головой, а черные кусты сирени — каким-то фантастическим страшным животным. Стог сена ожил и медленно покачивался из стороны в сторону, будто намеревался сдвинуться с места. И чем больше всматривался Коршун в надвигающуюся ночь, тем глубже проникал страх в его душу.

Это чувство панического страха, которое вынуждало его быть храбрым, как раненый заяц, являлось к нему не впервые. Еще мальчиком, когда он выкрал из материного кармана восемь рублей и попался, он сбежал к товарищу и просидел там три дня. Три кошмарных дня, — это почти семьдесят часов томительного ожидания казни. И он не выдержал. Выскочил на улицу и кинулся под лошадь. Он знал, что идущая шагом лошадь насмерть не убьет, но помнет. Испачканного в придорожной пыли, исцарапанного, в синяках, привезли его к матери. Та поругала, но за широкий ремень отца так и не взялась.

Мелких подлостей Коршун совершил в жизни немало. И для того, чтобы избежать наказания, он порой совершал настоящие преступления, проявляя при этом дьявольскую хитрость и изобретательность.

То же самое случилось с ним в лагере № 125. Пленные организовали побег, в успех которого он не верил. Лихорадочно искал он выхода, спасения. Пригодилась старая сноровка увертываться: он предал заговор и сам остался жить. После этого отступать было некуда, пришлось стать «Коршуном». И опять, как и в детстве, проявляя изобретательность, он был дерзко отважным, лишь бы избежать наказания. А оно шло за ним по пятам.

Вечер тянулся с нудной медлительностью. Часов около семи хозяйка взбила квартиранту перину и ушла к соседке.

— Скоро вернусь.

«Хоть бы Сидоров пришел, от тоски избавил», — думал Коршун.

Михаил Львович был легок на помине. Он столкнулся в дверях с выходившей хозяйкой.

— Что, еще не приходила?

— Как видишь, — оборвал его Коршун.

— А может быть, она… того… не по назначению пошла?

— А ты не каркай!

На душе было тоскливо. Он и сам уже начинал подумывать, что Зиночка не вернется. О том, что она могла бы предать его, он не думал. «Для этого глупа. Не догадается». Но она могла вообще не пойти по адресу и тем самым оставить Коршуна без денег.

— А как нам быть дальше? Может быть, лучше убежать заранее? — трясся в ознобе Сидоров.

— Беги. Только дальше тюрьмы тебе пути заказаны.

— Я уже приготовился ко всему. Ведь если что… так с конфискацией имущества… Я предусмотрел и вывез в надежное место все, что подороже.

— Если выяснится, что доктор Сидоров — шпион и диверсант, то все равно расстреляют. Боюсь, что на тот свет не утащишь ни облигаций, ни рублей, ни дорогой утвари.

— Не злорадствуй. Если что, так всем…

— Да уж по головке не погладят.

Видя, что Виталий Андреевич злобствует, Сидоров решил удалиться.

— Я завтра зайду. Скажешь, что делать.

— Иди. Может быть, до завтра и не доживешь.

Коршун и не предполагал, что он зловеще каркает не только над коллегой, но и над своей собственной судьбой.

Не успел Сидоров выйти из двора, как два человека схватили его за руки, третий сделал предостерегающий жест пистолетом. Вся охота кричать, звать на помощь у Сидорова исчезла.