Лев Шенин - Военная тайна

— Прошу садиться, — вежливо сказал следователь, чуть-чуть приподнявшись.

— Благодарю вас, — с достоинством ответила женщина и неторопливо опустилась в кресло.

— Ваша фамилия, имя, отчество? — спросил Ларцев таким тоном, как будто он задает этот вопрос лишь из привычной, пустой формальности.

— Зубова, Мария Сергеевна. Я уже говорила, — произнесла женщина.

— Происходите из Ленинграда?

— Да, — ответила старушка, — и об этом тоже я уже говорила.

— Из Ленинграда, — повторил Ларцев, как бы не обращая внимания на ее последние слова. — Профессор Зубов — ваш супруг?

— Мой муж, — ответила допрашиваемая. — Об этом мы говорили в прошлый раз.

— Совершенно справедливо, — очень вежливо сказал следователь. — Давно изволили воскреснуть?

— Я не совсем понимаю вас. О чем именно идет речь?

— Речь идет о вашей смерти, к сожалению, имевшей место восемь месяцев тому назад, — ответил Ларцев совершенно серьезным тоном, глядя прямо в лицо сидевшей против него женщины. — Извините, что мне приходится касаться столь грустных обстоятельств вашей биографии, но по долгу службы…

Старушка выслушала эту фразу молча и внешне спокойно, чуть отведя взгляд в сторону. Пожалуй, это ее безразличие было даже неестественным. Немного подумав и затем слегка улыбнувшись, она сказала:

— Простите, но я не понимаю ни вашего тона, ни ваших слов. Очевидно, вас следует понимать в каком-то иносказательном смысле?

— Нет, почему же, — возразил следователь, — напротив, я просил бы понимать меня именно в прямом смысле… Поскольку следствием установлено, что вы скончались ровно восемь месяцев тому назад, то я прошу разъяснить, когда именно, при каких обстоятельствах и с какой целью вы воскресли?

Старушка еще раз очень внимательно посмотрела на следователя и сказала:

— Право, в моем возрасте и в моем положении не до шуток. Могу вам только сказать, что я еще ни разу не умирала и пока делать этого не собираюсь.

Ларцев достал тогда из папки какие-то документы и в том же подчеркнуто серьезном тоне произнес:

— К сожалению, я никак не могу с вами согласиться, гражданка, ибо установлен не только факт вашей смерти, но даже и место, где вас похоронили… Погребли, так сказать… Преображенское кладбище, 21-й ряд, могила за номером 10456. Повторяю, мне не совсем удобно фиксировать ваше внимание на этих грустных деталях, но вы, сударыня, уже восемь месяцев, как мертвы: вы, извините, покойница… Так сказать, явление из загробного мира… Согласитесь, что при этих условиях самый факт вашего проживания в столице и пребывания в моем кабинете есть юридический нонсенс, явление, прямо скажем, неправомерное… Вот справка о вашей смерти, вот выписка из ленинградского загса, вот судебно-медицинское свидетельство и, наконец, справка Преображенского кладбища. Не угодно ли ознакомиться?

И Ларцев очень любезно протянул сидящей перед ним женщине пачку документов.

— Угодно, — ответила она и очень внимательно прочла все справки, одну за другой…

Оба молчали. «Добродушная старушка» отлично поняла, что изобличена, и обдумывала, что именно может знать следователь, кроме того, уже бесспорного, факта, что она присвоила себе имя умершей. Каковы те границы, в которых она может оставаться, изобразив в то же время психологический надлом, готовность сдаться, а затем полное отчаяние, страх, раскаяние, а главное — решимость все, абсолютно все рассказать.

Ларцев тоже думал. Он уже ясно видел, что перед ним опытный, умный, нелегко сдающийся враг. Какой ход придумает сейчас эта женщина, чтобы объяснить свое проживание под чужим именем? С какой целью, скажет она, и каким образом это было устроено? Сейчас она сделает свой первый шаг, и начнется их психологический поединок, извечное единоборство следователя и преступника — напряженная, острая, безжалостная борьба, в которой один борется за свое государство, за его интересы, за его безопасность, а другой — за себя, за свою судьбу, может быть, за свою жизнь…

— Ну что ж, — со вздохом прервала затянувшуюся паузу «добродушная старушка», — я думаю, что надо рассказать вам все…

— И я так думаю, — согласился следователь.

— Спорить с вами не буду и не хочу, — продолжала она. — Да, собственно, никаких причин у меня к тому и нет. Да, моя фамилия не Зубова, и теперь я должна объяснить случившееся… Я решила рассказать все. Абсолютно все.

— Слушаю, — коротко произнес Ларцев.

Женщина резко повернулась к нему лицом и, глядя прямо в глаза, начала:

— Моя настоящая фамилия — Стрижевская. Зовут меня Матильда Казимировна. Отец мой был поляк, мать — обрусевшая немка. Родом я действительно из Ленинграда. По своей профессии или, как теперь говорят, по своей квалификации…

— По профессии вы шпионка, — перебил ее Ларцев, — а по квалификации — шпионка высокого класса… Это нам уже известно.

— Нет, — ответила женщина, — это неправда. Я присвоила себе документы покойной Зубовой, чтоб получать лишнюю продовольственную карточку. Позвольте, я все расскажу. Разрешите по порядку…

— Как экспромт, недурно, — произнес следователь. — Но малоубедительно. Впрочем, продолжайте.

Зубова-Стрижевская начала свои показания. Она рассказывала, подробно останавливаясь на деталях, о своем детстве, о воспитании, об Аннен-шуле, в которой училась, о первом женихе и о многом другом. Следователь несколько раз предлагал ей перейти к делу, но она отвечала, что может лишь последовательно излагать свои показания и настойчиво просит предоставить ей такую возможность. Было ясно, что делает она это нарочно, чтобы выиграть время.

Стрелки на круглых, вделанных в стену часах в кабинете Ларцева подошли к десяти. Допрос продолжался уже пять часов. В этот момент подследственная внезапно прервала свой рассказ и заявила, что она очень устала и просит сделать перерыв.

— Не возражаю, — сказал Ларцев. — Когда вам будет угодно продолжать?

— Я думаю, часа через два, — сказала женщина. — Я поужинаю и отдохну…

Ларцев вызвал конвой и отправил арестованную в камеру. Вместо нее он приказал ввести Осенину. Наталья Михайловна вошла в кабинет неверной походкой человека, впавшего в отчаяние. Лицо ее было заплакано, глаза опухли.

— Садитесь, гражданка Осенина, — произнес Ларцев, внимательно ее рассматривая, — я вижу, вы находитесь в тяжелом моральном состоянии.

— Да, я чувствую, что погибла…

— Я много лет занимаюсь следственной работой и видел немало преступников. Наблюдая вас, я склонен думать, что вы в своем преступлении явились жертвой чьей-то злой воли… Так ведь?

— Нет, нет… — поспешно заявила Осенина, — я ни в чем…

— Именно этому, — перебил ее Ларцев, — именно этому я и приписываю ваше подавленное состояние. Между тем признание облегчит и ваше сердце, и вашу участь…