Александр Логачев - Капитан госбезопасности. В марте сорокового

— Уверен, что она не продаст? — спросил «Жох», валясь в одежде на суконное одеяло постели «на книгах» и доставая папиросы.

— Христина?

— Она.

— Ни, вона цего не зробит.

Странно звучали голоса в помещении, наверное, из-за высоченных потолков — звуки долго не стихали, порхая мотыльками над головой.

Поискав глазами, что можно употребить под пепельницу, капитан нашел и поднес к кровати цветочный горшок с сухой землей.

— А кто она такая?

Кемень задумался, подыскивая ответ.

— Вона мени як сестра.

И повернувшись на бок, укрылся одеялом с головой, показывая, что разговаривать сегодня больше не намерен. Ладно, согласился капитан, завтра договорим. А спать придется вполглаза, балансируя на грани забытья и бодрствования, не выключая слух. Капитан это умел — держать себя в состоянии готовности к моментальному пробуждению и включению в действие. Умение это он поставил у себя еще задолго до того, как стал работником госбезопасности. Что называется, жизнь заставила. А кровать на металлической сетке он уступил для того, чтобы, стоило на ней повернуться Кеменю, скрип моментом будил бы его, капитана Шепелева…

Берия из бильярдной услышал, как к дому подъехала машина. Ага, вернулся Рафик. Лаврентий Павлович положил пальцы на темно-зеленое сукно, поводил по ним кием, примериваясь — кожаная, натертая мелом наклейка приближалась к слоновой кости шара и отскакивала назад. Вот захотелось, приехав на дачу, покатать шары. Почему, отчего? Да кто его разберет! Захотелось и катает.

Он прищурился, прицеливаясь «бить свояка». В удар вложил всю невостребованную за сегодняшний день силу. Загнать последний шар в лузу не удалось, тот забился в отверстии, но в сетку не провалился, и тогда нарком пропихнул его в лузу толстым концом кия и бросил бильярдную палку на стол.

Он распорядился, чтобы в бархатной гостиной, куда сейчас он направился из бильярдной, накрыли «легкий ужин». Все уже обязано быть накрыто, все, что необходимо, приготовлено. Проходя мимо телефона, установленного в коридоре, Берия вспомнил о Меркулове. Что там могло случиться с «Кобзарем»? Ну да «Кобзарь» не самая важная из операций, чтобы ставить разрешение ее проблем впереди удовольствия. Ну, пришла такая увлекательная мысль. Капитан удачный подвернулся. Почему бы не попробовать! Сорвется так сорвется. Да же улизнет этот оуновец, который может и вовсе не оуновец, не велика беда. Поймаем его потом.

Нарком вошел в бархатную гостиную, подошел к столу, на котором в хрустале ваз томились сочные фрукты, готовились к встрече с тонкими и нежными пальчиками конфеты в открытой коробке и свежие пирожные, карточным веером лежали шоколадки, а также пребывали в боевой готовности бутылка коньяка, вина и сифон с газированной водой «Логидзе».

Берия налил рюмку конька, залпом выпил, закусывать не стал. «А вообще в этом ОУНе одни ущербные собрались, — мысли наркома продолжали течь тем же желобом. — Кроме их главарей, которые тянут денежки из немцев себе в карман, остальные ж неистово верят в какую-то свободную Украину. Какая может быть свободная Украина! Они вон в своем ОУНе власть поделить не могут. И рядовых членов маленькой организации обеспечить не могут, живут как последние оборванцы. Что бы они устроили со страной! Можно представить! И потом нет самостоятельности в хохляцком характере. Ощущать себя гордым, независимым человеком — это передается с кровью. Нет в хохляцкой крови такой струи. Не выросло. Потому, чувствуя свою ущербность, украинские националисты агрессивны, как маленькие, злые, голодные крысята»…

ОУН и прочие глупости выдуло из головы, когда отворилась дверь. Рафик пропустил в комнату девочку «заходи, не бойся», ту, что ходит в театр одна. Она приглянулась ему, товарищу Берии, тем, как несла свой девичий восторг по улицам Москвы. Или восторг нес ее над прозаичной мостовой. Такую незамутненную, искреннюю, лучезарную и самозабвенную радость можно испытывать только, когда тебя еще не попортило время. Хотелось отпить из этой чаши живой воды. Она была хороша, как хорош спелый, но не перезревший плод. Плод на ветке. Плод с чистой бархатистой кожицей, не тронутой ни трещинками и морщинками увядания, ни чьими-то пальцами, ни грызущими изнутри сомнениями, ни болезнями, которые не пустит внутрь переизбыток здоровья. Плод, который требует, чтобы его надкусили и выпустили сок наружу. Может быть, пройдет год-другой, и уйдет шелковистая нежность кожи, а круглое лицо, которое сейчас кажется наливным яблоком, будет казаться просто полноватым, потухнет взгляд, тело покинет невесомость и в нем начнет накапливаться тяжесть, его будет тянуть к земле. И это уже будет другая женщина.

Свое пальто она оставила на вешалке в холле, и сейчас на ней было длинное голубое платье с небольшим вырезом, воротником в складку, с вышитой чуть выше правой груди розочкой. Она часто испуганно дышала и ее грудь, давно выросшая из этого платья, пыталась вырваться из него с каждым вздохом. В руках она сжимала театральную сумочку, украшенную бисером. Берия сделал Рафику знак рукой «свободен». Тот исчез, плотно прикрыв за собой дверь. Не похоже, чтобы Рафик применял силу, уговаривая девочку. Тогда бы она вошла заплаканной. Но нет, только дрожит, и это понятно. Рафик всегда действовал по-разному. Чаще всего пускал в ход обаяние или удостоверение.

— Проходи, — Лаврентий Павлович поманил ее рукой.

— Извините, меня дома ждут.

— Садись, — он отодвинул от стола один из стульев. Но она оставалась у двери. Тогда Берия подошел к ней. Он был выше ее совсем ненамного. Он попытался заглянуть ей в глаза, но она опустила их.

— Я вижу, ты узнала меня, да?

Она кивнула.

— А как тебя зовут?

— Яслена, — ответила она.

— А! — улыбнулся Лаврентий Павлович. — «Я с Лениным». Хорошее имя. [31] И много других хороших имен содержал календарь революционных имен, по которому в двадцатые годы многие называли своих детей. Календарь предлагал имена по месяцам. В частности на январь предлагались Лунио («Ленин умер, но идеи остались»), Ясленник («Я с Лениным и Крупской») и др. На февраль — Лагшмивара («лагерь Шмидта в Арктике»), Лестан («Ленин, Сталин, коммунизм») и др. На ноябрь — Ледруд («Ленин — друг детей») и др. На декабрь — Оюшминальда (Отто Юльевич Шмидт на льдине») и др. И так далее. И, конечно, Велемир («Владимир Ленин и мировая революция»)

— Зачем я здесь?

Да, конечно, Рафик показал ей удостоверение, наплел, наверное, что к ней у госбезопасности есть некоторые вопросы, она может помочь, это ее долг помогать органам — что-то в этом роде. Интересно, догадывается она? Девочка уже достаточно взрослая, ей лет семнадцать. Должна догадываться, но гонит эти ужасные мысли и лелеет надежду, что вот сейчас ее спросят о каких-нибудь знакомых, что видела, что слышала, не находила ли что-нибудь странного в их поведении, а потом с извинениями отвезут домой. А где-то внутри нее шевелится понимание, ее это пугает, ну и конечно, немножко возбуждает, как она не старается подавить в себе это. Его тоже она возбуждает, и не немножко.