Владимир Михановский - Тени Королевской впадины

— Теперь хоть на свидание!

В Гамбург он добрался где-то около полудня. Общее направление к порту выдерживать было легко — время от времени на стенах домов попадались стрелки-указатели «К гавани» для транспорта.

Город был сильно разрушен. Лица людей хмуры, озабочены. Некоторые копались в развалинах, что-то искали. Много было беженцев — с узлами и чемоданами.

От дверей продуктовых магазинов и лавок тянулись длинные молчаливые хвосты очередей. Талызин чувствовал сильный голод, но поесть было негде, не было денег. Да если б и были, купить бы ничего съестного не удалось: все продавалось по карточкам.

На полуобвалившейся стене болталась табличка «Дитрихштрассе», чудом удерживаемая одним крючком.

Талызин нашел нужный дом — один из немногих, он уцелел. Это было мрачное четырехэтажное здание, кирпичные стены которого потемнели от времени. На уцелевших окнах крест-накрест наклеены полоски бумаги, чтобы стекла не вылетели от взрывной волны.

В парадном было полутемно, на лестничной клетке пахло мышами.

Талызин долго звонил в нужную дверь, но никто не откликался. Может быть, звонок не работает? Он постучал — никто не отозвался. Уехали? Никто не живет?

Несколько минут он постоял в раздумье, затем повернулся и медленно двинулся к выходу.

Выходя на улицу, Иван столкнулся со стариком в поношенной одежде, который нес сетку с картошкой.

— Вы не из седьмой квартиры? — спросил Талызин.

— Из седьмой.

— Ганс Кирхенштайн?

— Нет.

— Как его найти?

Старик подозрительно оглядел Талызина:

— А вы кто ему будете?

— Привез ему с фронта привет от родственника, — сказал Иван. — Мы в одной роте служим, я отпущен по ранению на несколько дней.

— Вижу, что по ранению. — Старик пожевал губами, что-то соображая. — Что ж, входите.

Отпирая дверь, он долго возился с ключами — их у него была целая связка, а впустив Талызина, столь же долго запирал дверь, звякая какими-то цепочками и громыхая засовами.

— Ну, как там, на фронте? — спросил старик, справившись с последней задвижкой.

— Честно говоря, приходится нелегко, — проговорил Талызин. — Но духом не падаем.

— И мы не падаем, хотя и нам здесь не сладко. Видели, наверно, во что превращен город?

Талызин кивнул.

Старик привел его на кухню и усадил на табуретку, а сам принялся перекладывать картошку из сетки в картонный ящик.

«Хоть бы кофе угостил», — подумал Иван, но хозяину подобная мысль и в голову не приходила. Впрочем, голод — дело десятое. Сейчас разведчика больше всего на свете интересовало, где человек, которого он разыскивает. Если он его не отыщет, прервется единственная ниточка, ведущая к гамбургскому подполью. Однако расспрашивать старика нужно осторожно, чтобы не вызвать подозрений.

— Выходит, Кирхенштайн при бомбежке погиб?

— Нет, он в больнице.

— Ранен?

— Плеврит у него. Мирная болезнь, — усмехнулся старик, моя руки под краном.

— Вот оно что, — протянул Талызин. — Жаль. Думал поразвлечься здесь, в Гамбурге. А теперь придется потратить время, чтобы навестить его. Или не стоит?

— Дело ваше. — Старик вытер руки худым полотенцем и тяжело опустился рядом с гостем.

— Навещу, пожалуй, — решил Иван, — перед приятелем будет неудобно. Где он лежит?

— Больница далеко. Запишите адрес.

— Я запомню.

Повторив адрес и попрощавшись, Талызин вышел на улицу.

Оставшись один, старик долго бормотал себе под нос: «Какой это у Кирхенштайна родственник? Что-то не припомню. Надо бы расспросить его подробнее. Ну, да бог с ним, с солдатом».

Иван шел по Дитрихштрассе, и в голове у него звучали последние реплики, которыми он обменялся со стариком.

— Держитесь там, на фронте, — напутствовал его старик, не отпуская дверную ручку.

— Постараемся.

Старик повернулся к Талызину и, таинственно понизив голос, прошептал:

— Скоро в войне наступит перелом. Слышали, конечно?

Талызин кивнул.

— На берегах Балтики куется новое оружие. Оно повергнет в прах врагов рейха.

«Новое оружие, новое оружие, — билось в голове. — О нем уже говорят в открытую! Необходимо как можно скорее доставить в Москву добытую информацию».

На одной из улиц по дороге в больницу Талызин наткнулся на дымящую полевую кухню. Здесь раздавали еду беженцам и тем, чьи дома были разрушены бомбежкой. Он стал в очередь, одолжил у кого-то пустую консервную банку и получил порцию горячего супа и кусок хлеба.

К вечеру, добравшись наконец до больницы, он долго уламывал дежурную сестру, чтобы пропустила его к больному Кирхенштайну. В том, что она смилостивилась, решающим аргументом послужили знаки за ранения.

— Он лежит у окна, ваш родственник, — сказала она. — Только разговаривайте недолго. Врач сживет меня со света, если вас застукает.

Талызин открыл дверь в палату, поздоровался и прошел к кровати у окна. На ней спал, тяжело дыша, старый, совсем седой человек. Иван присел на табурет и дотронулся до руки старика. Тот открыл глаза и недоуменно посмотрел на Талызина.

Остальные больные с интересом наблюдали за поздним посетителем. Старика Кирхенштайна никто не навещал, а тут этот солдатик раненый. Надо же!

— Я с фронта… Привез привет от вашего племянника. Здесь буду совсем недолго, нужно скоро возвращаться, — громко сказал Иван, пожимая руку старику. — С трудом нашел вас!..

Последнюю фразу, являвшуюся паролем, Талызин выделил интонацией.

Старик приподнялся на постели и тихо произнес:

— Рад, что нашли меня, пусть и с трудом.

Это был ответный пароль.

Вскоре больные утратили интерес к посетителю, каждый занялся своим делом.

— Заболел я не вовремя, — сказал старик. — И многие мои друзья болеют, время такое. Но кое-кто сопротивляется простуде.

— Мне сестра разрешила быть тут всего несколько минут, — сказал Талызин. — К тому же скоро комендантский час, а я не устроен. Есть ли место, где можно остановиться?

— Найдем, — произнес старик. — У моего двоюродного брата, он поможет вам скоротать отпуск. — И назвал адрес.

Талызин поднялся.

— Спасибо, что навестили. Давно писем с фронта не было, я уж волновался…

— Выздоравливайте. До встречи! — сказал Талызин и вышел.

Добираясь до Эгона, адрес которого дал Кирхенштайн, Талызин чуть не угодил в облаву.

С противоположных сторон улицы навстречу друг другу шли два патруля. Повинуясь безотчетному чувству, Талызин свернул в первый попавшийся двор, а здесь, оглядевшись, нырнул в оконный проем разрушенного дома и затаился.

Интуиция его не обманула. Через несколько мгновений послышались крики:

— Стоять! Ни с места! Проверка документов.

Несколько голосов раздалось близко, над самым ухом:

— Кто-то сюда вошел!

— Тебе показалось…