Уильям Питер Макгиверн - Одинокий мститель. Убийство в госдепартаменте.

— Так и надо поступать, — сказала Дэбби. — Зачем таить в душе обиду? — Голос её был сонным.

Бэньон поднял её исхудалую руку, не зная, надо ли звать доктора.

— Часто она бывала нетерпелива с дочкой, но Бриджит на это не обращала внимания. Дочь умела очень ловко воздействовать на мамочку через мое посредничество. Бриджит всего четыре года, но у неё несомненные задатки политического деятеля.

— Значит, у вас есть маленькая дочка.

— Да, она у меня важная персона. Когда я возвращался домой после дневной смены, Кэйт всегда наряжала ее, как королеву. Наверное, так делают и в других семьях, но для меня это всегда был незабываемый момент — войти и увидеть чудо, будто только что сошедшее с праздничного торта.

— Представляю, как это приятно, — вздохнула Дэбби. — Хорошо, что вы мне о ней рассказали.

Больше она не произнесла ни слова. Отвернувшись в сторону, она закрыла глаза. Бэньон ещё продолжал держать её руку, когда вошел доктор и, пощупав пульс, сказал, что она умерла.

Бэньон тяжело поднялся.

— Я пойду. Позаботьтесь о похоронах. Деньги я пришлю.

— Да, конечно.

— Спасибо, доктор.

Бэньон вышел из больницы, когда на улице сквозь облака пробивались розовато-серые лучи раннего солнца. Несколько мгновений он стоял на тротуаре, глубоко дыша, потом повернулся и не спеша двинулся к центру города.

Мимо него проехала молочная цистерна, запряженная гнедой кобылой. Из подъездов выходили люди, выбрасывая в контейнеры накопившийся за сутки мусор. Город возвращался к жизни.

Бэньон чувствовал себя усталым и печальным, и всё же его душа, словно замороженная со времени смерти Кэйт, постепенно оттаивала. Он нашел в себе силы для сочувствия Дэбби, а это значило, что он мог числить себя среди живых.

Молочная цистерна переместилась в следующий квартал, мерное цоканье копыт по мостовой приятно щекотало слух.

Бэньон глубоко вобрал в себя прохладный, пропитанный туманом городской воздух. Конечно, он знал, что у него просто разыгралось воображение, и тем не менее ему почудилось, что сегодня утром воздух стал чище.

Он вспомнил, что должен купить подарок Бриджит.

Еще пару минут он стоял, наслаждаясь звуками и картинами просыпавшегося города. Потом закурил и махнул рукой проезжавшему мимо такси. Он знал: что-то закончилось этим утром. Он начинал заново — не с ненавистью, а с печалью и надеждой.

Эдвард Аронс

Убийство в Госдепартаменте

I

Барни Корнелл медленно вышел из здания, где помещалась комиссия по расследованию, и направился на стоянку возле Четырнадцатой улицы. Он ни разу не обернулся. Пол показал ему запасной выход, и Барни сумел избежать встречи с репортерами и фотографами. Он изо всех сил старался спокойно двигаться сквозь пятичасовую толпу служащих, ничем не выделяясь среди окружающих, которые спешили домой в конце жаркого летнего дня. Его так и подмывало броситься бежать. Не было смысла оборачиваться. Они всё равно там, сзади — один, двое или больше, смешавшись с толпой, всегда идут за ним. Его затрясло от гнева. Это продолжалось уже много дней. К этому невозможно было относиться без раздражения.

С сегодняшнего дня он ощущал внутри холодный ледяной ком. Его не мог растопить давящий туман Вашингтона. Корнелл шел один, мерно шагая среди возвращающихся домой правительственных чиновников, затем свернул за угол, туда, где оставил на стоянке машину. Он больше не мог это выносить. Барни достал сигарету, остановился закурить и взглянул назад, в направлении Четырнадцатой улицы.

Никого. Все и никого.

Совсем рядом, почти коснувшись его, прошел аккуратный молодой человек с волосами песочного цвета, спешащий по своим делам. Никого. Может быть. Когда он неожиданно свернул в ворота стоянки, человек, ни на секунду не замедлив шага, прошел дальше. По спине Корнелла пробежала дрожь, и он понял, что внутри него поселился страх.

Страх. Вот уже две недели он ухитрялся держать страх на расстоянии. Сначала он об этом даже не думал, потому что ему нечего было бояться. Так он считал. Но день проходил за днем, одна ложь накладывалась на другую, и страх пробрался в дальний угол его сознания, породил сомнения, которые теперь одолевали его.

Сейчас, когда всё стало очевидным, он больше не мог сдерживаться.

Служащий на стоянке взял его квитанцию и нахмурился.

— Ваша машина стоит сзади, ряд «Д», — сказал он Корнеллу. — Хотите, чтобы я привел её сюда? — У паренька был сильный южный акцент.

— Спасибо, я знаю, где она, — ответил Корнелл. — Я сам.

— Да, сэр. Жаркий сегодня денек, правда?

— Да уж, — согласился Корнелл.

Он пошел прочь от зеленой будки, демонстративно позвякивая ключами. Может, этот парень один из них. Сейчас никому нельзя доверять. Тебя самого учили всем этим штукам, и теперь настал момент, когда нельзя доверять никому — или почти никому. Он был невиновен, но не мог всё время бороться с ложью. Не мог найти её источник, не мог защититься от ложных показаний, клеветы, губящей его репутацию.

Преследующие его люди не в счет. Они просто выполняют свою работу — и выполняют её хорошо: исполняют приказ обеспечить безопасность и делают это как можно лучше. За ними стоит конгрессмен Айра Кич. Корнелл поморщился, когда в памяти всплыло имя этого человека. Ястребиное лицо и глаза крестоносца. Он бросал Корнеллу вопрос за вопросом, повторял одну и ту же ложь и требовал, чтобы тот попробовал опровергнуть её. Но и Кич не был последним звеном в этой цепи. В конце концов, он делал это с самыми лучшими намерениями. За ним, за всеми ними стоял человек, который не имел к этому официального отношения, но огромной тенью возвышался над всей вашингтонской сценой.

При мысли о Джейсоне Стоуне он тут же вспомнил о Кери, и внутри у него что-то перевернулось. Он взглянул на часы, подарок сослуживцев, вместе с ним работавших над проектом «Циррус». Сейчас ему хотелось ничего не знать о проекте «Циррус». У него оставалось полчаса. За это время он должен убедиться, что за ним нет хвоста, необходимо затеряться где-то в городе, всё равно где.

Машина ему не поможет. Даже если он выберется со стоянки, то не проедет и пяти кварталов, как патрульные полицейские машины засекут его. Всё ещё позвякивая ключами, Корнелл повернул между рядами машин, направляясь в сторону большой черной буквы «Д», нарисованной на бетонной стене.

Он выглядел спокойным — высокий мужчина, дорого, но не кричаще одетый в серый габардин. Его густые черные волосы ничто не защищало от палящего солнца; лицо было худым и загорелым; воротничок белой рубашки несколько обмяк, но голубой галстук по-прежнему свеж, и до утра бриться не надо. Внутреннее напряжение было умело прикрыто внешней спокойной деловитостью.