Говард Фаст - Ключ. Холостой прогон

— Что?! — Пожалуй, только пепельница, готовая вот-вот свалиться с его колена, не позволила ему подпрыгнуть до потолка.

Мое сердце неистово колотилось, и я с трудом сдерживал импульсивное желание крикнуть Алисе, чтобы она сказала ему правду. «Скажи ему, что у нас нет ключа, — хотелось крикнуть мне. — Скажи, что мы его потеряли». Все же я справился с искушением, проглотив так и не сказанные слова. Теперь мною овладело чувство, что она довела нас до самого края пропасти, и я спрашивал себя, почему вообще позволил ей разговаривать с Энди.

— Не думаю, что это слишком большая сумма, — спокойно сказала Алиса. — Вы знаете, что находится в сейфе, и наверное, согласитесь, что комиссионные в двадцать пять тысяч долларов не выходят за пределы разумного.

— Кэмбер, — сказал Энди, чеканя каждое слово. — Кэмбер, ты затеял игру не с теми людьми. Я сыт по горло пустой болтовней, не собираюсь больше выслушивать бред твоей рыжей девки…

— Как вы смеете! — возмущенно воскликнула Алиса.

— Так что решай — если ты не отдашь мне ключ, я разорву тебя на кусочки. Полгода не будешь узнавать себя в зеркале. И не захочешь смотреть на свою подстилку, когда я закончу с ней.

— Не думайте, что запугали нас! — крикнула Алиса. — Я не глупее вас, мистер Кэмбозиа. Сейчас без пяти четыре. Ключ я отдала нашим друзьям. Если до четырех часов я не позвоню им, они передадут ключ в полицию. Я не настолько наивна, чтобы хранить его дома. Если же я позвоню и скажу, чтобы они принесли ключ сюда, они тоже передадут его в полицию. Если к ним явится кто-либо, кроме меня и Джонни, или мы придем порознь, они сразу вызовут полицию. Не думайте, что я дура, мистер Кэмбозиа. А ваш средневековый кастет и консервный нож, ваши рассчитанные на детей зловещие угрозы на меня не действуют.

Впрочем, возможно, я не всё понимаю, потому что вы не в состоянии произнести на английском пяти слов подряд. Вы мне омерзительны, и, когда я сообщу мистеру Монтецу, как вы завалили дело, он вас по головке не погладит. — Она бросила взгляд на часы: — Ровно через две минуты я должна позвонить своей приятельнице. Вы хотите, чтобы я звонила? Или предпочитаете вернуться к мистеру Монтецу и сказать, что ключ пропал навсегда?

Я думал, что Энди задохнется, так надулись жилы на его горле, так прихлынула кровь к лицу, сделав его смуглую кожу ещё темнее. Его трясло, когда он сказал чуть не шепотом:

— Снимайте трубку и звоните вашим друзьям.

— Когда вы уйдете из моего дома, мистер Кэмбозиа. Вы знаете о наших условиях, а я уже вдоволь насмотрелась на вас. В вашем распоряжении минута и десять секунд.

Он поднялся, и Алиса открыла ему дверь. Когда он ушел, она заперла её на щеколду. Потом вернулась в гостиную. Я заметил, что по её телу пробежала дрожь и она как-то глупо подхихикивала. Сквозь нервный смех она сказала:

— Джонни, будь любезен, принеси мне чего-нибудь холодного. Боюсь, сейчас у меня начнется истерика. А кроме того, горло дерет словно железной щеткой — совсем пересохло.

Мы сидели в гостиной. Алиса медленными глотками отхлебывала из стакана, а я наблюдал за ней, пока она не попросила не смотреть на неё. Она и раньше говорила, что очень болезненно относится к тому, как на неё смотрят люди.

— У него, — сказала она, подразумевая Энди, — змеиные глаза. Да, он смотрит как змея, Джонни. Он именно такой жуткий тип, как ты описал. Ты видел когда-нибудь подобную голову — длинную и узкую? Между ушами совсем не остается места для мозгов, если, конечно, они не выдавлены у него в самую макушку. Ты согласен со мной?

Я молча кивнул, пристально вглядываясь в нее.

— Да, ещё о его глазах. С ними что-то неладно, Джонни. Ты не помнишь, что пишут в книгах о наркоманах? Об их глазах? Они становятся не то больше, не то меньше.

— Не глаза, а только зрачки.

— Именно их я и имею в виду.

— Они расширяются. Сколько лет мы женаты, Алиса?

— Восемь.

— Восемь лет, — задумчиво повторил я. — Срок немалый, чтобы лучше узнать свою жену.

— Джонни, мне было так страшно!

— Нет, страшно тебе не было, — сказал я. — Думаю, ты совсем не испугалась его. Он вызвал у тебя злость и раздражение.

— Он назвал меня девкой и подстилкой. Можешь представить что-либо более оскорбительное?

— Да, конечно.

— Возможно, я не так красива, как твоя «девственница»- нимфоманка…

— Я уже сказал, что она не моя.

— …тем не менее я стараюсь следить за собой и не выглядеть неряхой. Не брожу по дому в стоптанных тапочках и грязном халате, не трачу денег на салоны красоты. Своей внешностью занимаюсь сама.

— Думаю, он не имел в виду ничего оскорбительного. В его среде слова «девка», «подстилка» просто означают женщину. Это жаргон.

— Тогда американский жаргон оставляет желать лучшего.

Я покачал головой:

— Кругом какая-то нелепица. Мы сидим и обсуждаем очень важную проблему — как он тебя назвал. Как будто все другие проблемы решены.

— Частично так и есть, Джонни. По крайней мере, у нас есть несколько часов, чтобы поразмышлять о ключе.

— Размышления не приблизят нас к ответу. Где он?

— Да, и за это мы должны благодарить Бога, — согласно закивала она. — Ключ — последнее, что я хотела бы сейчас иметь при себе.

— Почему?

— Разве тебе не понятно, Джонни? Мы сказали, что готовы вернуть ключ за двадцать пять тысяч долларов. Предположим, он поймал нас на слове — я имею в виду твоего толстяка. Вот тогда бы у нас возникло безвыходное положение. Знаешь, я по-прежнему считаю, что мы должны сообщить в полицию. Прямо сейчас. Немедленно.

— Мы уже говорили об этом.

— Да, конечно, Джонни. И всё же я думаю, ты совершаешь ошибку.

— Возможно. Но скажи мне, Алиса, одну вещь. Предположим, толстяк примет наши условия и согласится заплатить двадцать пять тысяч. При этом ключ у нас имеется. Теперь предположим, что он согласился, а ключа у нас нет. Что тогда?

— Об этом я не думала, — со вздохом сказала Алиса.

Мне трудно судить об Алисе объективно, будто она не моя, а чья-то чужая жена. Женщины отличаются от мужчин тысячами существенных и менее существенных черт характера, одна из которых заключается в том, что у них нет внутреннего побуждения совершать героические поступки. Героизм обыкновенно ассоциируется с жестокими и бессмысленными убийствами, а женщины исторически устранены из этой сферы жизни и как любители, и как профессионалы — солдаты, военачальники. Именно поэтому, на мой взгляд, они спокойно относятся к понятию мужества, а когда проявление страха представляется разумным, они, не смущаясь, его проявляют. Вынужденные обнаружить смелость и изобретательность — а это, видимо, случается сплошь и рядом, — они потом ведут себя так, словно в чем-то провинились.

Однажды Алиса сказала: