Александра Стрельникова - Танцы минус [СИ]

Мне становится остро не по себе. Неужели этот веселый, красивый, талантливый человек, который с каждым днем нравился мне все больше и больше, действительно — наркоторговец и убийца?.. И к отцу в цирк он зачем-то приезжал… Бли-и-ин… И зачем я только с Евгенчиком пить села? Так бы поехала сейчас к папе. Хватит ходить вокруг до около. Надо поговорить с ним начистоту. Припереть его к стенке и пусть рассказывает все, как есть!

Утром в фитнес не иду. Торопливо проделываю комплекс «дежурных» упражнений прямо в номере, принимаю душ и сажусь в седло мотоцикла. Есть не хочу совершенно. Меня раздирает нервное возбуждение. Еду не в цирк, а сразу в гостиницу к отцу. Вряд ли он окажется такой ранней пташкой, чтобы в 9 утра уже быть на рабочем месте.

Точно. Еще в номере и спит. В комнате все так, словно я тут пару дней назад и не появлялась — все следы сделанной мной уборки потерялись под новыми завалами. Убираюсь снова, а попутно обыскиваю все потайные уголки — ничего. Пакетика с зельем нет. Что это может означать? Дернул вчера все, что было? Тогда сегодня, наверно, точно пойдет за новой порцией…

Когда время переваливает за одиннадцать, терпению моему наступает конец. Встаю из кресла, в котором коротала последние полчаса и иду будить этого соню.

— Пап!

Ноль эмоций.

— Па-а-ап!!!

Даже не шевелится! Вот ведь! Хватаю его за плечо, трясу… И вдруг понимаю, что он… Господи! Да он же холодный совсем!

— Папа! Папочка!

Пытаюсь перевернуть его тяжелое тело на спину, получается плохо, но я тащу изо всех сил. Лицо ужасное. Вокруг рта какая-то то ли пена, то ли что-то на нее до крайности похожее. Губы задрались и получается, что он вроде как скалится. Приникаю ухом к его груди. Тихо… Пульса тоже нет. Не верю!!! Я не хочу в это верить! Папочка!

Потом, много позднее в местной Валдайской больничке мне сообщают, что умер он приблизительно в середине ночи. И виной всему оказалась сильнейшая передозировка… Наркотики! Все те же чертовы наркотики! И клятый Яблонский! Если б я не сидела с Евгенчиком и не слушала под водочку душещипательные истории про его почившую в бозе жену, я бы поехала к отцу и быть может… Не могу об этом думать. Как я буду жить с мыслью о том, что могла спасти собственного отца, но не сделала этого?.. Собственно, даже знаю как — так же как мой папа, который всю жизнь казнил себя за то, что не оказался рядом с мамой, когда на нее напали те уроды…

Руки дрожат, в глазах двоится. Спина, которую я здорово потревожила, когда переворачивала отца, рвет как гнилой зуб. Душевное состояние под стать физическому… Как мне быть дальше? Что делать? Больничный коридор, в котором стоит облезлая лавочка, где я пытаюсь хоть как-то взять себя в руки, полон народу, но я не вижу никого. Для меня он пуст. Даже вздрагиваю, когда чья-то рука обнимает меня за плечи. Егор? Как бы я хотела, чтобы это был он. Чтобы вволю поплакать у него на груди, чтобы он утешил, обнял, защитил от того, что терзает меня сейчас изнутри так, что хочется выть в голос.

Но это конечно же не он. Всего лишь Михаил Степанович. Цирковой шпрехшталмейстер… Ненавижу его. Ненавижу сейчас всех, кто был все время рядом с отцом, мог помочь ему, но не сделал этого. Позволил ему все глубже погружаться в наркотическую зависимость…

— Вы знали, что он наркоман?

Даже пугается.

— Да боже упаси! И не думали, Маш! Радовались. Думали, выпивать наконец-то бросил… Он, правда в последнее время, ну, после того, как с тобой та история приключилась, и так меньше стал, — щелкает себя по горлу характерным жестом. — А тут и вовсе завязал.

— И давно завязал-то?

— Да уж с полгода так точно… Даже чудно было. Все пили в три глотки, а он бросил.

— А с чего пили-то?

— Так Италия ведь… Мы тогда как раз в Италии были. Там вина больше, чем воды, а твой отец и не притрагивался. Тогда-то все внимание и обратили…

Италия, стало быть… Как все просто, как все предельно ясно… Утыкаю лицо в ладони. Красноносый Михаил Степанович сочувственно сопит рядом. Лучше бы отец что ли пить продолжал. Вон, этому-то алкашу — хоть бы что. Мысли как заведенные мечутся по знакомому кругу. Кто? Кто, блин?!! Кто в моем родном цирке торгует смертью?

— Михаил Степанович, а кто нынешний хозяин вашего шапито? И кто взял на себя роль директора?

— Ну, директора у нас сейчас нет — только я вроде управляющего. Ну и бухгалтер. Ты ж ее знаешь — Тамара Садыкова, жена Ерлана, дрессировщика. А хозяин… Хозяин недавно сменился.

— До Италии или после?

— До.

— И кто он?

Склоняется поближе так, что ощущаю запах застарелого перегара.

— Так ведь вот какое дело, Маш. Не знаем мы. Какая-то фирма купила. Называется «Корп-Инкорпорейтед». А кто уж за ней стоит?..

Видимо пора опять звонить Приходченко… Уж он-то, если цирк моего отца попал к ним в разработку, должен знать, что за «Корп-Инкорпорейтед» такая… А не знает, так вполне в состоянии узнать. Да и с Яблонским мне что-то совсем ничего не понятно. Его тоже держат под колпаком, не арестовывая, чтобы не спугнуть всю шайку раньше времени? Ничем другим тот факт, что после моего сообщения его статус не изменился, объяснить просто нельзя. Или на самом деле мои подозрения в той части, которая касается торговли наркотиками, по отношению к Ивану ошибочны? Но тогда зачем ему было нанимать тех двоих, что хотели меня избить?..

Ладно. Сначала надо заняться организацией похорон…

Когда умерла мама, отец категорически настоял на том, чтобы похоронили ее не в том городке, где она была убита, а на родине — в Калязине. Стало быть и ему лежать там же, рядом. Вот только денег у меня совсем нет… Папа в этом случае всегда говорил, что наши финансы «поют романсы». Мои так целую оперу уже исполняют. Как быть? У Егора денег просить не хочется категорически. Ксюха в Париже. Занять у Федьки с Анной?.. Как-то неловко. Еще подумают, что после того, как они мне денег на школу танцев предложили, я им и вовсе на шею сесть решила. В крайнем случае, конечно попрошу — куда деваться-то, но пока…

Набираюсь смелости, засовываю куда подальше свою гордость и звоню Егору. Все-таки он сам просил звонить «ежли что». А повод действительно серьезный. Для меня, по крайней мере. Но он не берет трубку. Ни по его прежнему телефонному номеру, который уже вполне в зоне доступа, ни по новому, который он обрел, позаимствовав мобильник у парней в гараже.

Придется идти к Яблонскому и просить выдать мне вперед мой будущий гонорар. Опять останусь без копейки, ну да что делать? Ничего, как-нибудь справлюсь… На съемочной площадке Ивана нет. Из угла в угол слоняются администраторы. Остальные смотрят в баре футбол. Евгенчик, видно, очень хорошо знает нашего режиссера…

Иду и начинаю решительно барабанить к запертую дверь номера Яблонского. Сначала за ней тишина. Потом доносится какой-то совершенно нечеловеческий рык. А потом и сам великий режиссер — всклокоченный, с мятой физиономией и в жеваной одежде, в которой он, судя по всему, спал, возникает на пороге. Духан от него такой, что сразу вспоминаю Жванецкого: «Когда наутро я открыл дверь из моей комнаты на балкон, два голубя сдохли. Хотя я им кричал: „Отойдитя-я-я“»…