Александра Стрельникова - Что немцу хорошо, то русскому смерть [СИ]

— В Париже?

— Да. Я там живу уж лет пятнадцать.

— А как получилось? По работе?

— Нет. Я замуж вышла. Замечательный был человек. Скупой, правда, как все французы. Но зато любовник — от бога.

— Скупой — это плохо. Мама говорит…

— Мама твоя, я так поняла, вообще много говорит.

— Ей одиноко…

— Пусть купит себе собаку. А тебя, девочка, ей давно пора оставить в покое.

Я стою разинув рот. Никто ещё не высказывался о моей маме так резко.

— Я не обидела тебя?

— Н-нет.

— Просто не люблю я таких людей. Которые и сами не живут, и другим не дают. Ведь, если я правильно понимаю, то, что произошло между тобой и Федором, — это тоже в какой-то степени результат его общения с твоей матушкой?

— Скорее всего…

— И так у мальчика судьба непростая… Ну да не буду уподобляться старым сплетницам. Захочешь, сама все у него узнаешь.

— Захочешь… Мало ли чего я там захочу, если он…

— Дурочка ты все-таки, Ань. Уж девочка-то взрослая. Сколько тебе. Лет двадцать пять?

— Тридцать два.

— Ух ты! Правду говорят — маленькая собачка всегда щенок. Тридцать два… Ну так тем более должна знать, что все в этом мире зависит только от нас самих. Если ты действительно чего-то по-настоящему захочешь, ты этого добьешься. А тут вообще — дело плевое. Всего-то и надо убедить и без того влюбленного мужика в том, что тебе важен он, а не его чертов социальный статус. Что ты любишь его таким, какой он есть. Ты ведь его любишь?

— Люблю, — почти шепчу, уткнув глаза в пол.

— И это главное. Заруби себе это на носу. Ты ведь понимаешь, почему он сказал тебе то, что сказал?

— Думаю, да.

— Простила ему то, что он с той девкой миловался?

— Да.

— Балда! Вот этого как раз ни в коем случае нельзя прощать. И отомстить нужно достойно. Мы еще с тобой подумаем как.

Утром несмотря на то, что легли мы очень поздно, встаю чуть свет. Мной владеет все та же нервозность, но теперь она со знаком плюс. После ночного разговора с бабушкой Ксюхи мне все видится в совсем ином виде. Теперь мне кажется, что все у меня будет хорошо, и что мы «победим на этой барахолке», как выражается все та же Виктория Прокопьевна.

Принимаю душ, привожу себя в порядок. И вдруг решаю ехать в больницу к Федору. Авось не прогонит, а я уж сумею ему как-нибудь вправить мозги! Дом еще тих. И Шарль, и Виктория Прокопьевна спят. Когда мы с Ксюхой проезжали через деревню, видела автобусный круг и остановку на нем. Иду туда. О! И расписание есть. Первый автобус через пятнадцать минут. Сажусь на древнюю лавочку, готовлюсь ждать и вдруг вижу знакомый джип. Это Павел.

— Ты что здесь делаешь? — кажется вопрос этот задаем друг другу хором.

Отвечаю первая.

— Да я вот в больницу к Федору собралась.

— Пешкодралом?

— Не графья чай.

— Да ну! Что ты в такую даль попрешься на перекладных? Садись уж, довезу.

— Ты мой спаситель!

— Эт точно.

Забираюсь на переднее сиденье, устраиваюсь. И в этот момент у меня в кармане начинает звонить телефон. Странно, но судя по мелодии звонка, это не мама. Смотрю и расплываюсь в широчайшей улыбке. Федька! Неужели и он тоже не смог больше и решил?..

Додумать не удается. Краем глаза замечаю движение — Павел протягивает ко мне руку. Не пугаюсь. Просто не понимаю — для чего? Чувствую, как он прикасается к моей шее, успеваю бросить на него удивленный взгляд, но в тот же миг он нажимает сильнее, и я погружаюсь в черноту беспамятства.

Видимо отключка моя оказывается недолгой. Прихожу в себя, когда он заканчивает связывать мне ноги. В отличие от того раза, когда меня связывал Серджо — узлы крепкие, надежные, не распутаешь.

— Паш, ты чего?

Короткий взгляд на меня — холодный, рассудочный.

— Деньги, Ань. Все зло от них.

— И что это значит?

— Да, понимаешь, решил я все-таки свою выгоду не упускать. Раз ты так кому-то нужна, прямой смысл доставить тебя этим людям и получить с них соответствующую плату.

— И как же ты собираешься искать этих людей?

— А чего их искать-то, Ань? Я их уже нашел. Пришлось немного поторговаться, чтобы они в обмен на тебя денежками поделились. Но они оказались сговорчивыми. Забавные ребята… Скоро и ты с ними познакомишься.

— И это после того, как они пытались тебя пристрелить?

— Нет, Ань. Это ведь действительно в тебя тогда стреляли, не в меня.

— А как же твой Коля? Его тоже вместо меня убили? Ну перепутали так.

Молчит, усмехается, продолжая свое дело. Мне становится так страшно, что кожа покрывается мурашками. Это ведь он сам его… Но за что? Спрашивать глупо — вряд ли скажет.

Наверно, раз деньги всему виной, просто делиться не захотел. Павел заканчивает связывать меня, потом уверенным движением набрасывает мне на голову какой-то мешок.

— Будешь бузить, заткну рот.

Слышу как шуршит над головой шторка, которая закрывает в его джипе внутренности багажника, потом он подпихивает мои ноги, видимо, чтобы не мешались и, наконец, захлопывает дверь. Темно и душно. Могу только слышать, что происходит.

Вот он садится в машину, вот заводит мотор. Поехали.

Ёперный театр, как сказала бы Ксения. Так все скверно, что даже смеяться хочется. Это ж надо, чтобы вся эта дрянь происходила с одним человеком? Это ж какой степенью везучести нужно обладать, чтобы все вот так? И с Федькой я так и не поговорила…

Колесим мы долго. Так что я успеваю и пореветь, и успокоиться. Потом машина все-таки останавливается, двигатель, правда, продолжает работать, но хлопает дверца и вскоре раздаются голоса. Переговоры недолги. Открывается дверь багажника. Меня вытаскивают на божий свет и как куль муки перемещают по всей видимости в какой-то другой багажник. Кто-то склоняется надо мной.

— Ну прощевай, Ань. Ты хорошая девка. Когда ты добровольно поперлась менять себя на эту курицу… Как ее? Маша? Я, честно тебе скажу, офигел. Думал, таких как ты уж не осталось… В общем, мне жаль, что так получилось. Но бизнес, есть бизнес.

Значит Павел решил напоследок поболтать.

— И ты прощай, Паш. А на счет бизнеса… На счет бизнеса это ты другим ребятам, которые, как и ты, краповый берет в свое время заслужили, расскажи. Но ведь не станешь. Как потом живется тем, кого лишили права носить его? А? Не знаешь? Есть шанс узнать. Я, если доживу, обязательно расскажу о твоих подвигах.

Молчание. Тяжелое, как гранит. А потом просто-таки рык:

— Не доживешь…

И хлопок закрывшегося багажника. Как крышку гроба опустили.

Опять долго колесим. Слез уже не осталось. Накатило какое-то тупое оцепенение. Утешаю себя только одним: Машка ведь говорила, что обращались с ней нормально. Если, конечно, меня похитили те же, что и ее… Наконец, видимо, добираемся до места. Меня вынимают из багажника и переправляют в какое-то помещение. Пахнет затхлым. Кто-то разрезает мне веревки сначала на ногах, потом на руках и сильно толкает в спину. Я делаю несколько торопливых шагов вперед, автоматически выставив перед собой руки, и слышу, как дверь у меня за спиной захлопывается. Все, прибыли.