Виктор Гавура - В Киеве всё спокойно

Все это уже было, закономерно повторяясь от начала времен: за жизнью военной последовала жизнь монашеская, ибо крайности сходятся, а искренность раскаяния неизбежно приводит к покаянию. Но, покаявшись в прежней своей жизни, ему не удалось пристать к новым берегам, монастырь не стал для него последней пристанью, местом для уединения и размышлений. И в тихой обители, неприступной для князя Тьмы, мир не отпускал его. Хоть он и дал обет и отрекся от всего мирского, мир по-прежнему владел его мыслями и готовил ему самое трудное испытание. Монотонность монастырской жизни невольно заставляет концентрироваться на себе самом, снова и снова переживать то, что было в его прежней жизни, и он додумался до того, что его жизнь в монастыре есть некое сонное видение, насланное на него Врагом рода человеческого. Однообразность повседневного физического труда, молитвы и пост ничего кроме отупения у него не вызывали. Успокоения он не находил, и ему начало казаться, что он прячется от самого себя. Тягостное ощущение безвременья томило его. Все чаще к нему стала приходить, подосланная Лукавым мысль, что и в монастыре не все спасаются, да и в миру не все погибают. И кто-то темный неотступно искушал его во сне, вопрошая: «Туда ли ты пришел? И, здесь ли твое место?»

Так тянулось бы и дальше, неизвестно сколь, но за ночью неизбежно наступает рассвет, смертью смерть поправ, Христос поднялся из мертвых. Однажды, когда силы оставили его и он, оглянувшись на свою прошлую жизнь и заглянув в будущее, без тени сомненья увидел, что он на этом свете никому не нужен, и нет у него впереди ничего, кроме смерти. Осталось ему только терпеть и ждать, ждать и терпеть, как терпел Христос, он тоже не смог попрать смерть ничем другим, как смертью. И не было в том ожидании ни конца, ни края и просвета в нем тоже не было, пока не привиделся ему образ Черниговской Ильинской Божией Матери и не отважился он на поиски иконы. Теперь же, ему открылось главное, почему пришли эти испытания, то была Икона. Она спасла многих, пришел черед спасти ее. А впереди?.. Что впереди, известно, но икону я спасу, ‒ дал обет он себе.

Каждое утро жизнь начинается снова.

И в это утро она началась, как в первый раз при рождении. Неужели, так же холодно было и тогда, когда родилась? По колено в тишине Альбина мерила шагами комнаты своей теплой квартиры и замерзала. Хождение по комнатам часто нападало на нее, и временами она часами напролет проводила за этим занятием. В который раз она дошла до гостиной и, развернувшись, снова шаг за шагом проследовала до спальни. Стена, возле нее софа, бюро восемнадцатого века, подлинный шедевр французских краснодеревщиков, кресло, снежной белизны раздвижная дверь с золотым орнаментом, туалетный столик семнадцатого века, над ним изящное венецианское зеркало эпохи Возрождения, мерцающее хрустальными гранями, козетка на выгнутых золоченых ножках и снова стена, а потом назад.

Взгляд притягивали раскрашенные вручную дивные китайские веера, вечно живые экзотические цветы, цапли и черепахи в зарослях зеленого бамбука. Что́ вещи, какими бы красивыми и дорогими они ни были, это всего лишь вещи. Их можно рассматривать, трогать руками, гладить, ласкать, ими можно восхищаться, их даже можно любить, но от них не дождешься ничего в ответ. Потому как это всего лишь вещи, равнодушные и в чем-то высокомерные, глухие и немые, неодушевленные предметы. А одушевлена ли она? И, где, куда подевалась ее душа?.. Все! Достаточно глупых вопросов. Что только не взбредет в голову от вынужденного бездействия.

Ей было холодно. Хотя автономный германский водонагревательный агрегат работал на полную мощность, пол с подогревом был теплым, а к радиаторам отопления вообще нельзя было прикоснуться. Все работало и, наверняка, было тепло, но ее бил мелкий озноб, она страдала от холода. Это был какой-то парадоксальный, не подвластный внешнему физическому теплу, внутренний холод.

Кроме холода, ее изматывал непрерывный, ни днем, ни ночью не прекращавшийся шум. В ее полностью изолированной от внешнего мира квартире, на звукоизоляцию которой была истрачена не одна тысяча долларов, каждую минуту что-то происходило. Любой, едва слышный звук, воспринимался ею с невероятной силой, вспухая нарывом и болезненно царапая слух, он до мучения долго звучал в ушах. Непрерывное ожидание новых звуков взвинчивало напряжение. Она пребывала в постоянном ожидании, сосредоточено прислушиваясь, когда же послышится новый шум. И вот, в дальней комнате раздавался чуть слышный скрип рассыхающейся мебели либо беззвучная капля неожиданно отрывалась из крана в ванной. Среди могильной тишины они были подобны скрежету раздираемого металла или падению чего-то бесформенно огромного.

Альбина включила телевизор. Сегодня президент Кучма где-то спрятался, зато по всем каналам показывали его собратьев, трансвестита Верку Сердючку и Поплавского, толстозадого клоуна с повадками педофила. Эта сладкая парочка представителей новой украинской культуры постоянные персонажи всех каналов государственного телевидения. Переодетый женщиной трансвестит Верка кривлялся, и на суржике выкрикивал частушки со словами из национального гимна. Вокруг него скакал Поплавский, маленький, волосатый с несоразмерно короткими зверюшечьми ручками в окружении голых студенток национального университета культуры, где он ректор, ‒ первый в истории цивилизации танцюючий [18] Танцующий (укр.). ректор. И студенток себе в подтанцовку он подобрал с соответствующими ужимками, на сцене они ведут себя как на осмотре у гинеколога. Выстроившись за Поплавским и Сердючкой, эта беснующаяся орда принялась маршировать по сцене, вот оно триумфальное шествие пошлости!

Альбина переключала каналы, надо было посмотреть новости, но вместо них диктор пересказывал содержание предыдущей серии очередного цыганского сериала, где Баро сказал, а Маро ответил, и так до бесконечности. На одном из каналов некто с бритой конической головой и ярко выраженной еврейской наружностью брал интервью у известного писателя, лауреата литературной премии «Коронация словом». Как же фамилия этого бритоголового? Его лысый череп сужался кверху, словно вытянутый щипцами неумелого акушера, он не вылезал из ящика телевизора практически по всем каналам. Альбина вспомнила, что он редактор какой-то бульварной газеты, а фамилию его запамятовала, то ли Гордиенко, то ли Шлагбаум, что-то около этого.

— Над чем вы сейчас работаете? — задал свой коронный вопрос Гордиенко-Шлагбаум.

Инженер человеческих душ в вышитой украинской сорочке, дико глянул на своего интервьюера и ответил:

— Я, как лавреат, сейчас работаю над изобретением новой буквы. Наразі [19] Непереводимое (укр.). изобретю, то есть изобрету и вделаю ее в наш алфавит. Нам нашу мову надо развивать, а то она у нас занепадает из-за москалей. Это буква будет наподобие иероглифа, в виде этакого апострофа. Он, этот апостроф, будет многофункциональный, как мужской половой член. И этот член… То есть, наш новый членообразный апостроф будет иметь много значений, в том числе, и «Пошел ты на х…!» Улавливаете мою мысль? Хорошо улавливаете?..