Вильям Цветков - Фестиваль

— Вы!.. вы… не понимаете о чем говорите?! Вы думаете, все просто, да? Какие у к черту исчезновения?!! Зачем вы мне голову морочите? — Она уже почти кричала, — вы хотите денег? Да подавитесь!!! — откуда-то в ее руке появилась пачка десятитысячных и она швырнула их ему в лицо.

Купюры зашуршали, затрепетали как крылья птиц и покрыли собой серый ковролин. «Не меньше миллиона», — подумал Василий.

Она смотрела на него ненавидящим взглядом и казалось, совсем разучилась моргать.

— И тем не менее, — сказал Василий. — С этим надо смириться, вы страхуете похищенных людей. Что вы с ними делаете? Убиваете? Продаете?

Никитина уже пришла в себя. Она качала головой и шептала:

— Убирайтесь вон! Вы ненормальный, вы больной человек! Мы занимаемся обычным бизнесом и вас это не касается…

Василий смотрел на нее и думал, что не так-то все и просто. Или она великая актриса, или остается один Карташов, который не вылазит из-за границы. Больше никто. В принципе, Карташов мог сделать все один. Однако мужчины никогда не курят дамские курительные палочки.

Василий вышел в фойе, посмотрел по сторонам, потом медленно спустился на первый этаж.

Милиционер, как будто не двигался с места. В его руках торчала та же газета, кажется, он даже еще не перевернул ее.

Отрешенно посмотрев на снующих людей, Василий толкнул входную дверь. Движение по ближайшей полосе было перегорожено. Поперек дороги стоял зеленый уазик. Из-за каждой колонны в его сторону смотрели одноглазые дуля автоматов АКСМ.

Дверь уазика была приоткрыта и из-за нее выглядывал офицер с пистолетом к руке.

Василий вздохнул и поднял руки. Он ни секунды не сомневался, что с другой стороны двери та же самая картина. Сопротивляться не стоило, они этого не любят.

— К стене! — закричал офицер. — Руки на стену! Василий медленно выполнил приказание, наблюдая за своими действиями словно со стороны. Где-то внутри головы еле-еле светился малюсенький огонек сожаления.

Подбежавние омононцы любовно заломили руки за спину и повалили лицом на землю. Он почувствовал, как трещат суставы и вскрикнул, за что немедленно получил сапогом в район почек.

Его обыскали, вытащив ключи от дома, складной ножик и тридцать тысяч рублей. Больше ничего.

— Быстрее! В машину его! — послышался голос офицера. Его подняли на ноги и подхватив с двух сторон, вывернули руки назад и вверх, так, что он видел только свои коленки.

Через секунду голова вперед он полетел к открытую заднюю дверь уазика, ударившись о металлическую перегородку. Почти сразу же машина тронулась. «Оперативно», — подумал Василий, — «молодцы».

Били долго, точно и профессионально. Так, чтобы не причинить значительных увечий, но сделать инвалидом на всю оставшуюся жизнь.

Василий с трудом разлепил глаза. Лицо опухло и уже почти не болело. Передних зубов как не бывало.

По бокам за руки ого поддерживали двое — их Василий видеть не мог — голова отказывалась поворачиваться. Спереди, расставив ноги, обутые в высокие ботинки на шнуровке, стоял плотный человек в лейтенантской форме. Его почти лысая голова освещалась сзади яркой лампочкой без абажура. Справа, у голой окрашенной стены стоял деревянный стол. На стол лежала папка и из нее выглядывало нисколько белых страниц.

— Ну что, ты будешь, наконец, говорить? — процедил бугай, приподняв его голову за подбородок. Лейтенант тяжело дышал, видимо устав, и у него изо рта воняло гнилым дерьмом.

Еле шевеля губами, Василий сообщил ему об этом.

Красномордый дернулся, но все-таки сдержался и отошел к столу.

Третий день повторялась одна и та же картина. Василия выводили из камеры на допрос, он требовал адвоката, Литвинова, или ни худой конец, Архипова, его до полусмерти избивали и ничего не добившись, обливали водой и оттаскивали назад в камеру.

Красномордый втиснулся за стол и открыл папку.

— Ты можешь молчать до потери сознания, — сообщил он, улыбаясь. — Но, хочешь ты, или нет, ты замочил мянеджера, Якова Семеновича. — Он помолчал и еще шире улыбнулся. Такая детская милая улыбочка. — Старушка, кстати, тоже на твоей совести. Помнишь ее?

Василий смотрел на его довольную красную рожу и молчал. Абсолютно любое слово, что он скажет, пойдет против него. Об этом он занял так же хорошо, как и о том, что продержать они его могут до следующего рождения Христа.

— Ты сделал все очень хорошо, до тебе не повезло, тебя видели возле квартиры, да и отпечатки твои остались… — он осторожно вытащил несколько скрепленных между собой исписанных листов. — Ну? Чистосердечное признание? Давай это подпишем, — он подал знак и Василия подтащили к столу, — и, возможно, что тебя еще оправдают. В крайнем случае, условно… — он уговаривал таким тоном, каким прапорщик уговаривает сделать первый прыжок с парашютом.

Неожиданно лейтенант резко поднялся, схватил Василия за волосы и изо всех сил ударил лицом об стол.

— Сука!!! — заорал он. — Подписывай!! Все равно подпишешь, куда ты денешься!! И не такие кололись, фраер чертов!

Василий почувствовал, что нос сместился в сторону, а лицо стало каким-то плоским и мягким. Нестерпимой болью полоснуло в мозг.

Охранники быстро подняли его и отвели чуть назад. Кровь залила лицо и крупными каплями стекала на рубашку. Василий с удовольствием, на какое только еще был способен, отметил, что и листы перепачкались кровью. Заметил это и лейтенант.

— Черт!.. — он выругался грязным площадным матом, даже здесь он оказывался ни на что не способным. Ругаться толково он не умел.

— Перепишешь, — прошепелявил Василий.

— Уведите, — заорал красномордый, дрожа от ярости. Камера показалась ему родным домом. Размером три на два метра, с маленьким зарешетчатым окошком под потолком, она явно располагалась ниже уровня земли. Сочившийся сверху свет выделял только казенный потолок и верхнюю часть стен. То, что находилось ниже, пребывало в постоянном мраке.

В левом углу располагались нары. Дверь выглядела холодной и неприступной. Из-за нее не доносилось ни звука.

Непонятно где капала вода. Ее мелодичный звук напоминал о весеннем дожде.

Василий потрогал лицо и моментально отдернул руку — на нем не было ни одного живого места. Почки пульсировали обжигающей болью, словно их долбили отбойным молотком. Иногда боль затихала и тогда все тело странно немело, а зубы принимались отстукивать чечетку. В такие минуты он об-хватывал голову руками и представлял, что падает в огромную черную бездну.

Хуже всего было состояние неведения. На пятый день Василий сбился со счета и уже не пытался узнать, какой на дворе день.

Через некоторое время избиения прекратились и жизнь вроде бы совсем замерла. Через определенные промежутки времени в камеру приносили еду, состоящую в основном, из луковой похлебки. Никто с ним не разговаривал, допросы кончились. Когда он спрашивал у конвойного, в чем дело, тот неизменно отвечал, что идет следствие.