Аве Бак - Время шаманов

Все бы у Монастырёвых и дальше синей птицей счастья летело, а не поймёшь, то ли кровь к крови потянулась, то ли кара господня за дедовский грех пришла, то ли наговор таёжный шаманский подкрался, – увидел Эрлик Эллу в гостях у брата дяди Ильи и влюбился на всю жизнь.

Любовь эта боком вышла всем. Илья против встал. Обозлило такое отношение Эрлика, посчитал он, что его как сироту безродного к Элле подпускать не хотят.

Старший брат, Сергей Павлович, на Илью накричал: «Держи, – говорит, – своего зверёныша таёжного подальше от дочери моей!» А дед, Павел Монастырёв, который и так обижался на Илью за тунгусского приёмыша, от новости неожиданной за внучку переволновался и за прошлое свое страху натерпелся, от инсульта в больнице дуба дал.

Снова всё против горемычного Эрлика повернулось, дядя Илья хоть по-прежнему и привечал его, но взгляд поменялся, в глазах сухость, холод, только иногда забытым теплом повеет, как по ошибке.

Элле этот Эрлик только забава. Своенравная росла, властная – дедова кровь. Нравилось, что тунгусёнок за ней собачонкой бегает, служит, внимает голосу и желаниям своей богини.

Запретил дядя Илья строго-настрого Эрлику к Элле и близко подходить, а ей отец велел забыть, что есть на свете такая игрушка как Эрлик. А только вышло всё наоборот. Разругались в доску Элла под Новый год со своим женихом и заявилась к Эрлику в общежитие. Он от её нежданного визита дар речи потерял. А Элла уселась у него на кровати ногу за ногу, головку на подушку откинула и спрашивает его:

─ Правда это, что любишь меня больше жизни?

─ Правда! Люблю! – Говорит Эрлик, а у самого глаза горят и руки трясутся.

─ А сможешь всю жизнь только меня любить и служить мне?

─ Смогу. Никого мне кроме тебя не нужно!

─ Тогда возьми меня и люби! Люби горячо, нежно и страстно. Может быть больше не будет у тебя такого случая никогда!

И стала эта ночь и ночью великого счастья для одного и горьким развлечением для другой, а для всех Монастырёвых стала та ночь началом новых бед и страданий. Брат и сестра двоюродные, не зная о том, зачали новую жизнь, и от этого кровосмешения родилась девочка – Эвелина».

Вновь обнаружил себя Колчанов на мохнатой спине летящего зверя. Пропал у майора страх, попривык. Решил обратиться с вопросом: «Скажи росомаха, где я? Почему все вижу и слышу как зритель в кинотеатре?» Зарычал зверь, закашлял как собака – смеется. «Во сне ты, начальник! Пустили тебя поспать в чужую память, в чужие знания. Ничего, скоро выгоним, а пока дальше смотри!»

«Летит время жизни Монастырёвского клана. Дочь с внучкой нагулянной Сергей Павлович в Ленинград жить определил. Квартиру купил, работу хорошую нашел – только подальше с глаз от позора и пересуд. Сам часто к ним летает, а они к нему только иногда по большим праздникам.

Элла так и не призналась от кого дочь. Сам Сергей Павлович на Эрлика грешил – видны во внучке нерусские черты, но и тот-то молчит да отнекивается. Потихоньку гнев и обида ушли из сердца Сергея Павловича, и поселилась там тёплая дедовская любовь к внучке-шалунье. Бог с ним, кто виноват, главное есть молодое семя Монастырёвское! И Илья Павлович так к братовой внучке относится, как и у него никого дороже Ляли нет на белом свете. Элла им – грусть и забота, Эвелина – праздник и счастье.

А у Эрлика любовь и тоска на душе обернулись ненавистью лютой, и имя его страшное оправдывать себя стало, потому что означает оно демон-губитель, кровожадный владыка тьмы и творящий зло. Верят тунгусы, что если не беспокоить владыку Эрлик-хана, то и он не спешит нести зло людям, а если разбудить его, растревожить, то только берегись. Взбудоражила жизнь, обидела, попинала Эрлика Ургалчинова и вылезла его тёмная жестокая натура во всей беспощадности на белый свет. Искусства шаманские силу его укрепили, стал он грозой тайги и людей таёжных, и стали они Эрлика называть Проклятым Демоном. Без женщины обожаемой, без дочери единственной ходит злой Проклятый Демон по тайге чёрной силой, и нет спасения от него.

Эрлик у Монастырёва в лесной империи главный инспектор по вырубке леса. От него зависит, куда завтра лесорубы пойдут, где будут дерево валить, где посёлки ставить, кого с насиженных мест выгонять. Не щадит тунгусов Эрлик, не жалеет. Лучшие охотничьи угодья под пилу подставляет, самые сытные стойбища эвенкийские гонит с дедовских мест. Зверем рыщет по тайге, вынюхивает где люди осели, что бы там начать лесоповал. Идут за ним обозы с водкой для молодых тунгусов-охотников. Нате, пейте вволю! Не ходите на охоту, жен и детей не кормите, на стариков плюйте! Пей да гуляй глупый тунгус. А кто против него слово скажет, продажные лесники да милиционеры тут как тут. В кровь изобьют на глазах у детей, отберут всю пушнину добытую, а захочешь пожаловаться, в тюрьму упекут.

Пуще прежнего Эрлик залютовал, когда заезжий бизнесмен Эдуард Курдюм украл его Эллу. Влюбилась Элла с первого взгляда в человека этого, а может, не влюбилась, – её не поймёшь; может жизнь свою изменить захотела и судьбу свою в Курдюме увидела. Забрал Курдюм свою добычу таёжную – Эллу и Лялю и увез далеко-далеко. Навсегда.

Была у Эрлика малюсенькая надежда, что обретёт он счастье и заслужит хотя бы снисхождение своей ненаглядной. Теперь угасла надежда, умерла.

Чёрным вороном каркает над тайгой Проклятый Демон, завистливым взглядом сверлит чужое счастье, жестокими руками ломает чувства и судьбы. Молодых охотников спаивает, невест их бесчестит, девок молодых на потеху своим нукерам отдает. А особо сладко Эрлику развлечение умением шаманским на человека порчу навести, силой внушения тёмного, разума и памяти бедолагу подвернувшегося лишить. И хохочет, хохочет демон ненасытный хохотом безумным, горьким, холодным. Не осталось в нем ни тепла, ни света человеческого и даже чёрные шаманы в самую глушь лесную от него убежали.

Доходят до Сергея Павловича слухи про то, как Эрлик в тайге лютует и бесчинствует, а только не хочет он в это верить. Люб и дорог сердцу его стал Эрлик. Когда Курдюм с Эллой уехали, появились у Монастырева конкуренты наглые, жестокие. Потребовали – убирайся пока цел, а всё твоё наше будет. Много крови на себя Эрлик в этой войне принял, много грехов. Дерзостью и хитростью, бесстрашием и беспощадностью подавил врагов. Всех перебил, а уцелевшие навсегда удрали. Без Эрлика не удержался бы Монастырёвский клан, куда там, пылью бы лёг придорожной. Верит Сергей Павлович Эрлику, верит и боится. Ничего поперек сказать не может – кровь врагов их связала крепче слов любых, крепче слухов и наветов всяких.