Алексей Герасимов - Констебль с третьего участка (сборник)

По раннему времени в кафетерии никого ещё не было. Лишь сам хозяин протирал полотенцем посуду, да его старший сын, тринадцатилетний Хэйхатиро, намывал полы шваброй.

– Здравствуйте, Айвен-сан, – вежливо поприветствовал меня владелец, едва я переступил порог. – Вы пришрьи нас арестовать?

– Нет, что вы, мистер Сабурами, – ответил я. – С чего вы взяли?

– Вчера заходири О’Рьарьри-домо и Рьаниган-домо, задаварьи вопросы, – печально ответил трактирщик, как всегда путая букву «л» с буквой «р» (которую ниппонцы произносят мягко, «рь»). – Я так понярь, что моими пирожными отравирься кто-то из знатных господ. В бырьые времена у меня на родине за такое казнирьи и кондитера, и всю его семью.

– Нет-нет, почтенный, вы совершенно напрасно волнуетесь, – поспешил успокоить его я. – Никто от ваших пирожных не умер. Я вам скажу больше: вы тут совсем ни при чём, и дабы заверить вас в том, что полиция Дубровлина, как и прежде, относится к вам с наивысшим доверием, я сразу после окончания дежурства направился в «Цветок вишни», чтобы заказать у вас завтрак. Несомненно и то, что прочие констебли, из тех, что привыкли делать у вас заказы, посетят вас сегодня или завтра.

– Вы просто возвращаете меня к жизни, констебрь. – Мистер Сабурами поклонился мне так, как это принято у них, в Ниппоне, и некоторое напряжение, ранее бывшее на его лице, сменилось облегчением. – Вам как всегда, Айвен-сан? Да? Ну что же, присаживайтесь, прошу вас, сейчас всё будет готово.

Стульев в «Цветке вишни» отродясь не водилось. Вместо них у низких-низких столиков лежали некие подушечки или пуфики – я даже затрудняюсь определить эти ниппонские предметы для сидения. Вот располагаться на них не затрудняюсь. Привык.

Я удобно уселся «по-турецки», положил шлем на стол, и вскоре передо мной стояла чашка с рисом и рыбой, лежали палочки, к тому же мистер Сабурами выставил на стол маленькую чашечку, почти блюдце, и небольшой кувшинчик.

– Простите? – удивился я. – Что это? Я не заказывал питья.

– Это саке, наше ниппонское рисовое виски. Мне захотелось отбрьагодарить вас за добрые известия, Айвен-сан. Не побрезгуйте моим скромным угощением, – произнёс владелец кафетерия, кланяясь.

Обижать ниппонца мне не хотелось (а откажись я – он и впрямь мог смертельно оскорбиться), да и, положа руку на сердце, ничего дурного в том, чтобы пропустить рюмашечку после тяжелого дежурства, я не видел. К тому же в настоящий момент я не находился при исполнении обязанностей, так что и подношением, сиречь взяткой, это ниппонское виски тоже считать было никак нельзя.

– Благодарю вас, мистер Сабурами, – ответил я. – Полагаю, не будет никакого греха, если я выпью одну рюмку, чтобы снять усталость.

– Вы оказываете мне верьикую честь, Айвен-сан, – поклонился хлебосольный хозяин, присел напротив меня и налил в чашечку прозрачной жидкости из кувшина.

Меня, честно говоря, эта ниппонская церемонность, когда к тебе постоянно обращаются словно к важному барину, несколько смущает, тем более что мистер Сабурами и постарше меня, но объяснять ему, что не стоит так себя вести, имеет примерно такой же смысл, как убеждать кошку не охотится на воробьёв. Не поймёт. В крови у него это.

Я в виски не разбираюсь, поскольку и не пью его почти никогда, так что судить о достоинствах его ниппонской разновидности не возьмусь: по мне, так обжигает пищевод и шибает в нос сивухой, как и любой другой. Но для аппетита, надо заметить, это очень даже неплохо, хотя я на него и так обыкновенно не жалуюсь.

– А скажите, Айвен-сан, – ниппонец налил мне в чашечку ещё саке, на что я возразить никак не мог – рот был забит едой, – что же не так бырьо с моими пирожными, которые я послал иэмото Рьукреции?

– С пирожными было всё хорошо, – ответил я после того, как прожевал и проглотил пищу. – Но ими воспользовался злоумышленник, подложил в них наркотик, через что несколько достойных леди и один репортёр впали в беспамятство.

– Ай-я-яй, как нехорошо, как неприятно, – покачал головой почтенный содержатель кафетерия. – Хэйхатиро, подойди-ка к нам.

Мальчик немедленно отставил швабру к стене и поспешил приблизиться.

– Скажи, сын, – обратился к нему мистер Сабурами, – точно ли ты отдавал те пирожные Епифании-тян, а не кому-то ещё?

– Да, отец, точно. – Мальчик стоял, чуть поклонившись, не поднимая глаз. – Я отдал ей посылку прямо в руки. Разве что уже она потом отдала её той, второй, невысокой монахине, лица которой я не видел, но это мне уже неизвестно.

– И они ничего при тебе не крьарьи в пирожные? – строго спросил его отец.

– Нет, я уже говорил это вчера. Я отдал посылку и ушёл сразу же после этого.

– Хорошо, иди.

– Мистер Сабурами, а почему вы говорили с сыном на ирландском, а не на ниппонском? – удивился я.

– Как можно, Айвен-сан? Это бырьо бы вопиющее неуважение к вам!

Ну что же, ему виднее, конечно. Хотя, может, думал: буду подозревать, что они о чём-то сговариваются.

Так или иначе, но я доел свой завтрак, позволил мистеру Сабурами уговорить себя выпить ещё чашечку ниппонского виски, тепло с ним попрощался и отправился домой, где сразу же уснул без задних ног.

Снилась мне склонившаяся над столиком в чайном домике монахиня, разделяющая пирожные пополам и вакидзасей намазывающая на нижние бисквиты коричневую массу, как масло на бутерброд. На груди у неё, отчего-то вместо креста, висела тихо позванивающая «музыка ветра», вимпл и корнет были не белоснежными, а кроваво-красными, лицо же и вовсе скрывала чёрная повязка, наподобие тех платков, что кавалеристы натягивают на лицо, защищая дыхание от пыли.

Вот ведь до чего уработался.

Несмотря на довольно сумбурные и неприятные сновидения, проспал я до двух часов дня и продолжил бы это занятие и дальше, если бы не настойчивый стук в дверь. Недоумевая, кому и что от меня могло понадобиться (ведь все соседи знали, что я вернулся после суточного дежурства и сегодня у меня отсыпной день), я поднялся с постели, чтобы поинтересоваться, кого же это по мою душу принесло.

За порогом обнаружился мальчик лет двенадцати, облачённый в форму почтмейстера.

– Мистер Айвен Вильк? – важно поинтересовался он, глядя на меня, и, дождавшись утвердительного ответа, протянул мне сложенный лист коричневой бумаги. – Вам телеграмма, распишитесь в получении.

Поставив автограф и вручив посыльному полпенни на чай, я вернулся в свою комнату, чтобы ознакомиться с содержимым послания. Телеграфировал мне, как оказалось, доктор Уоткинс, с просьбой как можно скорее навестить его у него дома, на улице Архитектора Бейкера.

Послание это меня изрядно озадачило – определённо не могу понять, зачем это я ему понадобился. Так, теряясь в догадках, я немедленно собрался, сел в кеб и уже спустя полчаса был у дома номер 2216.