Деннис Лихэйн - В ожидании дождя

Дождь и низко надвинутый капюшон мешали разглядеть его лицо, но, когда он вытряхивал содержимое белой коробки в ящик, я увидел его губы — пухлые, красные, жестокие.

— Это он, — сказал я.

— Уверен?

Я кивнул:

— На сто процентов. Это Уэсли.

— Или, как мне нравится его называть, Исполнитель, Ранее Известный как Уэсли.

— Это потому, что по тебе психушка плачет.

Пока мы наблюдали за тем, как Уэсли наполняет зеленый ящик, со ступеней крыльца спустился почтальон и окликнул его. Затем подошел поближе, и они некоторое время разговаривали и смеялись.

Они болтали еще около минуты, после чего Уэсли махнул рукой, запрыгнул в фургон и тронулся с места.

Я открыл дверцу, проигнорировав удивленный вскрик Энджи, и побежал по тротуару, размахивая руками и крича:

— Эй! Постой!

Фургон достиг Фейрфилд и покатил дальше на зеленый свет, перестроившись в левый ряд, чтобы свернуть на Глостер.

Я подбежал к почтальону, который, подозрительно прищурившись, посмотрел на меня и спросил:

— Ты чего, за автобусом бежал?

Я согнулся, делая вид, что запыхался:

— Нет. За фургоном.

Он протянул руку:

— Давай, я заберу.

— Что?

— Письмо, что же еще? Ты же хотел ему письмо отдать?

— А? Нет. — Я замотал головой и ткнул пальцем вдоль Бикон-стрит, указывая на Уэсли, который уже поворачивал на Глостер. — Я видел, как вы разговаривали. По-моему, этот парень — мой бывший сосед по общаге. Десять лет не виделись.

— Кто? Скотт?

Скотт.

— Ну да, — сказал я. — Скотти Саймон! — Я хлопнул в ладоши, изображая телячий восторг.

Почтальон покачал головой:

— Извини, приятель.

— Что?

— Обознался ты.

— Да точно говорю! — стоял на своем я. — Это Скотт Саймон. Я его где угодно узнаю.

Почтальон фыркнул:

— Мистер, вы не обижайтесь, но вам к окулисту надо. Этого парня зовут Скотт Пирс, и никто никогда не называл его Скотти.

— Черт, — сказал я, стараясь казаться огорченным, хотя в душе у меня взрывались фейерверки и мне хотелось запеть.

Скотт Пирс.

Попался, Скотт. Попался, мать твою.

Ты хотел позабавиться? Никаких больше пряток. Теперь поиграем во взрослые игры, ублюдок.

Всю неделю я следил за Скоттом Пирсом: по утрам провожал его до работы, по вечерам — до дома. Днем, пока я отсыпался, эстафету принимала Энджи. Я оставлял его, когда он забирал свой фургон из гаража на Эй-стрит, и снова садился ему на хвост, когда он отъезжал от здания главного почтамта на берегу канала Форт-Пойнт, сдав последнюю порцию дневной почты. На протяжении всей этой недели он вел себя до отвращения невинно.

Утром он, доверху загрузив фургон мешками с почтой, отправлялся с Эй-стрит. Раскидывал мешки по зеленым почтовым ящикам, разбросанным по Бэк-Бей, откуда их потом забирали почтальоны, доставлявшие письма по конкретным адресам. По словам Энджи, после обеденного перерыва он снова пускался в путь, на сей раз в пустом фургоне, и совершал объезд зеленых почтовых ящиков. Затем отвозил почту на сортировочный пункт и пробивал время окончания рабочего дня на карточке.

Каждый вечер он вместе со своими коллегами-почтовиками пропускал по рюмке односолодового шотландского виски в баре «Селтик Армз» на Отис-стрит. Выпив свою порцию, он неизменно уходил, как бы приятели ни уговаривали его остаться: бросал на стол бумажку в десять долларов — плату за свой «Лафройг» плюс чаевые — и отваливал.

Пешком шел вниз по Саммер-стрит, затем на север по Атлантик-авеню и Конгресс-стрит, где поворачивал направо. Через пять минут он уже был в своей квартире на Слиппер-стрит и весь вечер сидел дома. Спать он ложился в половине двенадцатого.

Мне стоило немалого труда приучить себя думать о нем как о Скотте, а не как об Уэсли. Имя Уэсли ему подходило. Достаточно благородное, заносчивое и холодное. По сравнению с ним имя Скотт звучало банально и как-то простецки. Уэсли могли звать парня, с которым ты учился в колледже, — капитана сборной по гольфу, никогда не приглашавшего на свои вечеринки черных. А вот Скотт носил майки-алкоголички и мешковатые цветастые шорты, обожал погонять мяч, а возвращаясь с попойки, заблевывал заднее сиденье твоего автомобиля.

Потратив немало времени на наблюдение за ним, я смирился с мыслью, что он действительно никакой не Уэсли, а Скотт — человек, который в одиночестве смотрит телевизор, читает, сидя посреди комнаты в узком кожаном кресле с откидывающейся спинкой, под лампой с изогнутой, как лебединая шея, штангой, разогревает себе в микроволновке быстрозамороженную еду и ужинает за кухонной стойкой. Я убедил себя, что Скотт — именно тот, кто мне нужен. Скотт злодей. Скотт говнюк. Скотт — моя мишень.

В первый же вечер своей слежки я обнаружил на противоположной стороне улицы дом с пожарной лестницей, ведущей на крышу. Его квартира располагалась на четвертом этаже — двумя этажами ниже моего наблюдательного пункта. Окна в ней были большими, от пола до потолка, а шторы висели только в спальне и в ванной. Поэтому я имел отличный обзор, позволявший видеть не только освещенную гостиную, кухню и столовую, но даже украшавшие стены черно-белые фотографии в рамках. Они изображали мрачноватые пейзажи — голые деревья, реки под кромкой льда, змеящиеся в тени гигантских заводских зданий; гигантская свалка на фоне далекой Эйфелевой башни; Венеция в декабре; вечерняя Прага под проливным дождем.

Переводя бинокль с картинки на картинку, я ощущал все большую уверенность, что делал снимки сам Скотт Пирс. Безупречные с точки зрения композиции, все они отличались отстраненной стерильной красотой и были холодными, как смерть.

Во все те вечера, что я за ним наблюдал, он не делал ничего необычного, что само по себе начинало казаться крайне странным. Может, в спальне он звонил Диане Борн или другим подельникам, выбирал себе следующую жертву, планировал новую атаку на Ванессу Мур и кого-то еще из моих близких. Не исключено, что у него там был пленник, прикованный к кровати. Возможно, что в те часы, когда он, по моему разумению, ложился спать, на самом деле Скотт читал истории болезни, полученные у психиатра, и ворованные письма. Все могло быть. Но только не тогда, когда я за ним следил.

По словам Энджи, днем он вел себя точно так же — обыкновенно. Пирс никогда подолгу не засиживался в своем фургоне, так что заподозрить его в том, что он читает чужую почту, было нельзя.

— Он четко следует предписанным инструкциям, — докладывала Энджи.

К счастью, на нас подобные ограничения не распространялись. Единственной нашей удачей стало то, что Энджи раздобыла номер Пирса, взломав — вот ведь ирония судьбы! — его собственный почтовый ящик и найдя в нем счет из телефонной компании.