Такэси Сиота - Голос греха

— Сбежав от Томоми, я ушёл из дома, ничего не говоря Митани-сану. Стал подрабатывать то тут, то там. Ни мобильного телефона, ни компьютера у меня не было. Все, кто меня знал, стали смотреть на меня с подозрением. Работы я менял как перчатки. От Митани-сана ушёл, когда мне было лет тридцать; потом семь лет жил, скрываясь ото всех.

По внешнему виду Соитиро было ясно, что работал он тяжко, но только ли на эти средства жил, оставалось для Акуцу загадкой.

— Только на средства от подработок жили? Или понемногу тратили из сбережений?

— Да сбережений-то почти и не было. Когда заканчивались деньги, обворовывал квартиры, выбрасывал промышленные отходы…

— Промышленные отходы?

— Помогал незаконно избавляться от всяких строительных отходов, отработанного топлива, и мне за это платили. — Пристыжённо потупив взгляд, Соитиро добавил: — Нужно было как-то жить.

Похоже, на его счету числились и другие преступления, но Акуцу решил не уточнять это.

— Сейчас я работаю в Токио, но неизвестно, как долго это продлится. Следующую работу, думаю, сложно будет найти. — На его лице с крепко сжатыми губами проступила смертельная усталость.

— А как у вас со здоровьем?

— Где-то года три назад зрение стало сильно падать, и слабость во всём теле…

— Насколько плохо вы видите?

— Очки ношу; сейчас вот лицо Акуцу-сана вижу расплывчато.

То, что Соитиро сидел всё время с потупленным взглядом, возможно, объяснялось слабостью зрения.

— К врачу обращались?

— Нет. У меня нет страховки.

Словно под воздействием проклятия, от которого он не мог избавиться, Соитиро, как сторонний наблюдатель, смотрел на своё разрушающееся тело, будто оно принадлежало другому человеку. Акуцу вспомнил название своего проекта — «Обитатели бездны». Потёмки души Соитиро для него и в самом деле были бездной.

— У меня такое чувство, что я балансирую на грани. Хотел покончить с этим, но напоследок решил извиниться перед Митани-саном и позвонил в ресторан. Думал, поговорю с ним — и отравлюсь угарным газом. Но Митани-сан взял отгул и приехал в Токио встретиться. Ругался на меня ужасно. Кричал, чтобы я возвращался в Окаяму, но я и так ему столько хлопот доставил…

— Но у вас же нет больше необходимости убегать, — с теплотой в голосе произнёс Тосия, молчавший на протяжении всего разговора. Говорят, что глаза — это зеркало души; в его взгляде, устремлённом на Соитиро, сквозили доброта и сила. Акуцу показалось, что Тосия смог поставить точку в конфликте, который продолжался внутри него всё это время. — Аоки Рюити умер пять лет назад, а его группировка распалась.

— Аоки умер?

Взгляд у Соитиро стал отсутствующим; он тяжело выдохнул и закрыл лицо обеими руками. Невозможно было понять, что он почувствовал. Было похоже, что в его душе оборвалась какая-то крепко натянутая нить.

— На момент поджога вы были школьником, а сам поджог совершил Цумура. Вы ещё можете начать всё заново.

Тосия говорил совершенно искренне, но Соитиро покачал головой, будто говоря: «Уже поздно».

— Может, вы ещё что-то хотели бы сделать в этой жизни…

Соитиро посмотрел в глаза Акуцу, задавшему этот вопрос. В его взгляде теплилось какое-то воспоминание.

— Я хочу увидеть мать.

Акуцу вздохнул с облегчением, услышав об этом желании от самого Соитиро. Именно такое искреннее чувство и определяло для него «будущее», которое он имел в виду, занимаясь делом «Гин-Ман».

— Вы что-то знаете о судьбе вашей матери после пожара?

— Нет, — произнёс Соитиро и воткнул взгляд в стол.

Это было жестоко, но Акуцу решил уточнить:

— Вы связывались с ней после побега с Цумурой?

Соитиро разрыдался. Держа платок у глаз, он скорбно покачал головой. Акуну и Тосия терпеливо ждали.

— Я… Мать… Я бросил её и сбежал, — выдавил из себя Соитиро и прикусил дрожащую губу.

Она смеялась, глядя на сына, такого радостного во время праздника Гион. Он плакал от бессильной ярости, глядя на мать, подвергавшуюся издевательствам в офисе строительной компании. В семье, потерявшей дочь и отца, эти двое, мать и сын, идя плечом к плечу, делили печали и радости. Соитиро до самой глубины души осознавал, что он — единственное, что осталось у матери, и теперь на нём лежал тяжёлый грех предательства.

— Хотя бы хоть словом перемолвиться, пока глаза мои ещё видят; хочу попросить у неё прощения…

Акуцу увидел, что Тосия утирает уголки глаз. Если б Соитиро спросили, что для него счастье, интересно, что бы он ответил? Перед глазами Акуцу всплыл образ его родителей, живущих в Кобэ; он глубоко верил, что именно они вырастили его таким, какой он есть сейчас. В нём поднялась волна благодарности, взгляд его затуманился. Акуцу стало стыдно за себя: человеку тридцать шесть лет, а не знает, в каком отделе газеты хотел бы работать, размышляет как дитя…

И только теперь на него нашло озарение.

Втягивание детей в преступления лишает общество надежды. Дело «Гин-Ман» вдребезги разбило жизнь одного ребёнка. «Я во что бы то ни стало должен помочь им встретиться», — глядя на мужчину, из глаз которого беспрерывно текли слёзы, твёрдо решил Акуцу.

Лестница поскрипывала под тяжестью тела. Скрип, который давно уже стал привычным, теперь неприятно раздражал. Поднявшись на второй этаж, он остановился; ноги у него дрожали. Оранжевый свет электрической лампы падал на дверь в конце коридора. Свет лампочки распределялся равномерно, но сейчас Тосия отчётливо видел его границы. В поле зрения была лишь дверь в комнату матери. Стоя перед тонкой филёнкой, он вспомнил вчерашнюю фразу Соитиро: «Хочу встретиться с матерью». Эти слова из глубины души отозвались в груди Тосии сложными эмоциями. Он тоже должен был встретиться с матерью.

Вчера он так и не смог произнести: «А я ведь тоже ребёнок, чей голос был на тех кассетах». Хотя, скорее всего, Митани из «Сэйкаро» рассказал, кто он такой. Но сам Тосия признаться в этом не смог. Потому что уж очень они были разными — Соитиро и он. В жизни Соитиро дело «Гин-Ман» стало злым роком. Он лишился дома, сестра погибла, мать он предал, скитался по тёмным дорожкам, потерял единственную любовь… Что его собственная жизнь в сравнении с жизнью Соитиро! Воспитанный любящими родителям единственный ребёнок, занимается любимым делом, есть семья, которую он призван защищать…

Однако преступление семьи Сонэ — это совсем другой разговор.

Тосия сжал руку в кулак и решительно постучал в дверь. Стук прозвучал твёрдо; такой же была и его решимость. Мать ответила не сразу, будто что-то почувствовала.

— Это я, Тосия. Можно на секундочку?..

— Да, заходи.

Мать сидела на большом теплом ковре с электроподогревом, поджав под себя ноги, и держала в руках книжку в мягком переплёте. Она была хрупкого телосложения; при взгляде на неё сидящую так и напрашивалось слово «ладная». Работал обогреватель, и в комнате было жарко; перед встроенным шкафом по левой стороне струился белый дымок от электрического увлажнителя воздуха.