Микки Спиллейн - Капкан на наследника

— Вы, англичане, просто психи, — сказал Дог.

— Но ты должен признать, что очень решительные при этом.

— Несомненно, особенно если надо завалить дочь американского сенатора.

— О, просто пытаемся наладить отношения со своей бывшей колонией, майор. Наслаждайся «Спитом», старина. Мой ординарец все подготовил. Буду премного благодарен, если доставишь его назад более-менее невредимым. У старого Снарли глаз наметан на такие детали, как дырки от пуль, и он знает, что моя новый вертолет еще не объезжен, ясно?

— Ясно.

— Ну, тогда адью.

— Дог, — спросил я его, — зачем ты продлил свой срок? Тебе же давным-давно пора было сваливать. Неужели тебе и в самом деле по вкусу эта безумная драка?

— Здесь есть чему поучиться, — сказал он мне. — Или ты, или тебя. Если сейчас получить все сполна и если удастся выжить, то все остальные трудности жизни покажутся детской игрой.

И он выжил. Хотел бы я найти подтверждение тем слухам, которые просачивались из Европы последние двадцать лет. Но с другой стороны, это совершенно не важно, потому что вся эта чепуха не имеет никакого отношения к тому Догерону Келли, которого я когда-то знал. Хорошие парни не меняются. Да и слухи-то гроша ломаного не стоят. Кто-то рассказывал о неизвестном, ужасно опасном человеке, который сумел одним движением руки послать к черту весь послевоенный теневой бизнес и слинял, сняв сливки с отпетых жуликов. Воспользовался штатовскими деньгами, предназначавшимися для зачисток, для того, чтобы подорвать экономику. Никто не желал говорить о том, что произошло после этого. Потом был еще один, «El Lobo»... Волк... который втерся в доверие к международному финансовому жулью и обошелся с ними так, как они того заслуживали. Дог и Волк. Очень похоже. Разница только в том, что Дог не силен в математике, плюса от минуса не отличал. Не мог решить ни одну навигационную задачу, когда надо было воспользоваться бортовым компьютером или вычислить курс. Если бы у него не было врожденной, прямо-таки голубиной, способности определять время, расстояние и направление, он даже шляпой в пол не смог бы попасть, не то что долететь до места. Но чутья у него не отнять, и этот малый всегда попадал куда надо и возвращался обратно, иногда вел за собой пару-другую самолетов, а однажды — даже целую эскадрилью наложивших в штаны сосунков, но подсчитать, сколько их было, не смог. Смех, да и только! Да о чем это я, когда он в английских фунтах не смог разобраться, не говоря уж о франках. Вся валюта, кроме американских долларов, представлялась ему детской забавой, а чужие деньги — фантиками от конфет. В Европе он признавал только натуральный обмен и превыше всего ценил сигареты и шоколадные батончики.

Но как бы то ни было, Дог сильно изменился. Этот его чертов взгляд. Все видит, все замечает. И двигается как-то странно, всегда знает, кто у него сзади, кто сбоку, странным образом чувствует, кто где находится, и стоит кому-то двинуться с места, он уже в курсе и готов к атаке.

Два Дога? Три? И такое возможно. Он приходил сюда, и снова придет. Я всегда любил покопаться в темных углах и теперь обязательно докопаюсь до истины. Просто должен. Мне любопытно. И надеюсь, что мне понравится то, что я вытащу на свет.

Но боюсь, что все получится наоборот.

Я никогда не мог понять, почему людям так не нравится дождь. Если день хмурый, немного сырой, то все тут же начинают ворчать. Женщины закрываются в четырех стенах и принимаются терзать телефоны; их мужья словно приклеиваются к стойкам бара и зависают в пивных с обеда и до позднего вечера; те немногие, кто отважится выйти на улицу, готовы перегрызть друг другу горло из-за такси, а водители последних находят какое-то садистское удовольствие, наблюдая за этой грызней. Но черт подери, дождь — это здорово! Он очищает. Хороший ливень для Нью-Йорка — единственная возможность прополоскать рот, и наш город хохочет от счастья и бормочет от удовольствия, когда весь мусор смывает в канализацию.

На Парк-авеню я повернул к северу и прошел дюжину кварталов до старого Тритчетт-Билдинг, узнал у вахтера номер офиса Чета Линдена и поднялся на лифте на шестой этаж. Завидев посетителя, он обнажил в улыбке свои белые зубы, указал на кресло, закончил телефонный разговор и развернулся ко мне.

— Утрясаешь проблемы, Дог?

— Одни исчезают, другие появляются. Город и в самом деле сильно изменился.

— Не в лучшую сторону.

— Это точно, — согласился я с ним. — Когда приехал?

— Сегодня как раз неделя. Но уже до чертиков соскучился по Лондону. Ну как, получил свои десять кусков?

Я выудил из пачки последнюю сигарету и прикурил.

— К ним прилагаются кое-какие условия. И они касаются моего морального облика.

— И что, не удастся пройти тест? — Довольная улыбка озарила лицо моего собеседника.

— Вряд ли.

— Что за разговор для такого скорого на руку человека, как ты, — ухмыльнулся он. — Кроме того, я вообще не понимаю, на кой хрен они тебе сдались?

— Скажем так, это дело принципа.

— Ясно. Пускаешь псу под хвост наиважнейшую операцию в Европе, чтобы в игрушки поиграть. Не то чтобы мы были неблагодарными свиньями, дружище. Ты сослужил нам немалую службу, но я до сих пор не уверен, что нам понравится твое решение выйти из игры. Ты — железный кулак в нежной бархатной перчатке, способный контролировать всех и вся. И пока еще мы не нашли тебе достойную замену, хоть кого-то мало-мальски приближающегося к этому идеалу.

— А как же Пурселл?

— Слишком грубый, не умеет обходить углы. Может, через год и дозреет.

— Монтгомери?

— Рассчитываем на него. Если справится с новым заданием, то вполне может сгодиться. Кстати, мы нашли еще немного акций «Баррин индастриз» у малыша Вудринга, и он с радостью продал их нам по сходной цене. Это наш тебе подарок, и, насколько мне известно, они последние. Больше нигде ничего не всплывет. Знаешь некоего Кросса Макмиллана?

— Угу.

— Он тоже охотился за ними, но наша цена оказалась выше, и малыш сплавил бумаги нам прежде, чем Макмиллан успел понять, в чем дело. — Чет помолчал немного, а потом хмуро поглядел на меня. — За чем ты охотишься, Дог?

— Всего лишь за моими десятью кусками.

— Отчего-то у меня складывается такое впечатление, что тут пахнет большим весельем.

— Тогда не мешай мне веселиться, Чет.

— Ладно, хрен с тобой. Только не слишком шуми. Жалобы нам абсолютно ни к чему. На континенте все тихо-мирно, Джон Булль вернулся в большую политику, а ты теперь — просто легенда. Мафия провела в своих рядах чистку, несколько массовых захоронений — и теперь даже Интерпол от души наслаждается этим зрелищем, и им совершенно безразлично, как такое вообще могло произойти. Если бы они только знали!