Петр Ингвин - Такая разная правда

– Вызывается следующий свидетель, – прозвучало под перенасыщенными гадливым эхом сводами судебного зала. – Голикова Татьяна.

Вперед проследовала злополучная подруга, к которой после моего отъезда из дымно-злачного места собиралась переместиться Людмила.

Статная, сочная, со жгучим взором искательницы приключений, в выкрутасах судьбы Танька видела не удары, а возможности.

– Знаю Алекса давно, – начала она бойко, – ничего плохого сказать не могу. Он замечательный муж, прекрасный человек, чудесный друг. Они с женой очень любят друг друга.

Далее прозвучало много не менее лестных слов обо мне и обстоятельствах, которые привели к трагедии. Зал внимательно слушал. Народу собралось много, но знакомых лиц – единицы. Сегодня только начало долгого спектакля под названием «суд». На финал, думаю, соберутся все, кто сможет прийти.

В отличие от больших городов, следивших за собственным имиджем, меня поместили не в стеклянную коробку, а за обычную стальную решетку – до нас столичные новшества еще не добрались. Клетка со скамьей подсудимого и конвойными стояла в глухом углу зала, центр помещения занимали деревянные скамьи со зрителями, напротив высился на небольшом помосте стол судьи. Судьей у меня была дородная усталая женщина, прятавшаяся от реальности под глупой мантией. Представители обвинения и защиты расположились между судьей и присутствующими. Я сидел сбоку от всех, отчего происходящее воспринималось как своего рода кино для единственного зрителя, и не надутые важностью люди в мантиях вершили мою судьбу, а я глядел на творившийся снаружи балаган, где каждый, кто за решеткой (от меня) – актер.

Когда Танькин хвалебный поток поредел и, наконец, иссяк окончательно, прокашлявшийся прокурор изрек в ее сторону:

– Автомобиль, в котором было совершено преступление…

– О каком преступлении вы спрашиваете? – перебила Танька. – Об изнасиловании?

– Мы говорим об убийстве…

– Не было убийства! Была защита чести и достоинства женщины! Это – подвиг! Или я чего-то не понимаю?

В зале одобрительно загудели, кто-то несколько раз громко хлопнул в ладоши, его поддержали. Судья попросила тишины.

– Он жизнь и честь жены спасал! – вставила Танька в образовавшуюся паузу, пока прокурор открывал рот для продолжения допроса.

Новая овация всколыхнула зал.

Я благодарно взирал со своего позорного места и ничуть не комплексовал. Ну и что же, что называлось оно «скамьей подсудимых». Не судите – да не судимы будете. Придет время – все изменится, суды будут другими, а преступность исчезнет. Обещаю.

Прокурор, наконец, нашел формулировку, которая устроила и свидетельницу, и зал:

– Совершивший изнасилование человек убит в вашем автомобиле?

Прокурор был приятным моложавым (или, возможно, молодящимся) мужчиной, и Татьяна, не стесняясь публики, откровенно раздевала его взглядом. Суд она воспринимала как театр и вела себя соответствующе. Да, дескать, вышла она недавно замуж, и что? У мужа своя неизвестная ей жизнь, у нее – чудесная своя. Так они изначально договорились, обоих устраивало. Танька еще раз визуально примерила на себя крепкую фигуру прокурора.

– Да, – кивнула она, глядя представителю обвинения в глаза и поигрывая бровями.

Будто с чем-то связывающим их согласилась, а не на вопрос о собственности машины ответила.

– Где вы находились в момент совершения преступления?

– Познакомилась с одним перспективным джентльменом и пошла обменяться с ним телефонами.

Прокурор прокашлялся.

– Повторяю вопрос: где именно вы находились в момент совершения преступления?

– Повторяю, – сдерзила Танька. – Пошла обменяться телефонами.

– Куда пошли? – морщась, как в кресле у неопытного стоматолога, уточнил прокурор.

– В зал.

– Почему?

– Он пригласил.

– Одну?

– Да.

– Где на тот момент находилась потерпевшая?

– Осталась в машине.

Дело, наконец, сдвинулось с мертвой точки.

– Сколько времени вы отсутствовали?

– Минут пятнадцать-двадцать.

– Почему так долго?

– Меня долго пришлось уговаривать дать, – Татьяна красиво откинула волосы, – номер своего телефона.

Казалось, еще вот-вот, и она покажет прокурору язык. Впрочем, то, как свидетельница показывала ему всю себя, сообщало, что решение обменяться телефонами с многоуважаемым обвинителем давно принято.

– То есть, потерпевшая Акимова Людмила Николаевна с двадцати одного часа пятидесяти пяти минут, – продолжил прокурор, начавший подозревать о скорых изменениях в своей интимной жизни, – до двадцати двух часов пяти минут, когда подверглась нападению Сорокина Святослава Игоревича, находилась в вашей машине одна?

– Я на часы не глядела. Когда вернулась к машине, меня к ней не подпустили, к тому времени там орудовали криминалисты и медики. Меня сразу проводили на допрос.

– Видели ли вы гражданина Акимова на месте преступления?

– К сожалению, нет, его к тому времени увезли. – Танька приветственно помахала мне за решетку. – Но будь таких Алексов побольше, нам не пришлось бы…

– Прошу не отвлекаться, – пресек лирическое отступление строгий голос судьи.

Татьяна никаким боком не относилась к моей нарождавшейся организации: не являлась ни действующим членом, ни внештатником из сочувствующих. Даже о тонкостях новой идеологии не знала. Но здравый смысл заставлял ее лить воду на мою мельницу:

– Если бы на месте Алекса оказался мой муж, от насильника не осталось бы живого места. Он разорвал бы преступника на кусочки и вывесил на деревьях, а фотографии по подъездам расклеил, чтоб неповадно было.

– У вас все по обстоятельствам дела? – опять перебила судья.

С видом королевы среди придворных, Танька вздернула подбородок, еще откровеннее выпятила грудь и снисходительно оглянулась на собравшихся:

– По обстоятельствам – все, а по делу… Ну, не виноват он. Вешали бы насильников, их бы и не было. Представьте, что вас… или вашу дочь. А того, кто заступился – судить?! За что? Сажать?!.. За то, что собственную жену спас?! Да вас самих тогда надо…

Таньку вывели из зала суда, хотя она и в коридоре продолжала возмущаться – мне было прекрасно слышно из-за решетки.

В клетке. Словно зверь. Как же они правы. Я – зверь, самый страшный (потому что непредсказуемый) зверь на свете: я не желаю быть съеденным хищниками. Хищники, если подумать, только называются хищниками, в нашем представлении – злыми, агрессивными и сильными. На самом деле в природе они охотятся на слабых, маленьких, глупых, дряхлых и больных. Очищают мир. Грубо говоря, делают его лучше (имею в виду – для природы). Во всяком случае, здоровее. Не для того ли мы миримся с существованием волков в лесу и ястребов в поле?