Петр Ингвин - Такая разная правда

– Спасибо, – раздалось нежно и абсолютно некстати.

У меня желваки исполнили «танец с саблями», зубы проскрежетали. Когда же она умолкнет? Не видит, что ли: я занят. Праздник устраиваю. Ей, между прочим.

– Еще не за что. – Разговор требовалось поддержать. Лучше одобрять или мягко опровергать слова, чем исправлять их последствия.

В клубе только мы. Пустой танцпол. Полутьма. Гулкое эхо ее жаркого шепота:

– Чувствую себя королевой мира. Никогда ничего подобного…

– Ты и есть королева.

Не помню, кто процитировал мне «Заратустру», но фраза навсегда запала в душу, и, когда подрос, я применял этот совет, импровизируя в зависимости от ситуаций: «Старая женщина сказала: ты идешь к женщине? Возьми плетку!» Трудно представить, но как писаным красавицам, так и «серым мышкам», незаметным настолько, что почти невидимы, но в которых часто прячутся ждущие освобождения чудовища, зачастую не хватает кого-то, кто подчинит своей воле.

– Ты больше, чем королева. – Мой голос был приторно искренен. – Богиня!

Пять минут – полет нормальный. Нельзя давать передышку. Темп и еще раз темп, а то подопытный кролик заскучать может.

– Потанцуем?

Бог сотворил мир как нечто правильное, логичное, совершенное. Люцифер изменил мир, подарив людям сомнения. Моисей упорядочил разворошенный улей мира, сообщив ему заповеди и установив правила. Иисус взошел на крест, чтобы спасти людей от самих себя, научить любить ближнего и тем исправить испортившийся мир. В последующие века правила постоянно менялись, люди кидались из крайности в крайность, искали свободы и удовольствий. В результате мир снова испортился.

Меня зовут Алекс, и я знаю, как изменить мир к лучшему.

– Акимов, на выход. С вещами.

Меня подбросило.

Недолгие сборы. Стальная дверь настежь. Двое парней в застиранной униформе, погромыхивая ключами, открыли проход в рай. Возможно, не в рай, но, в любом случае, из ада. Зуб даю, как здесь говорят. Нахватался за год с лишним.

– Бывай, Алекс-ака, – донеслось вслед хрипло-старческое, но весомое. – Воле привет. Дай Бог, свидимся.

С металлическим стуком затворилась дверь, и «хата шесть ноль» осталась в прошлом. До окончательного закрывания на все замки и запоры меня поставили лицом к стене.

– Ишь ты – «ака»! – хмыкнул один из похожих друг на друга мордатых конвоиров (таких специально где-то отбирают, что ли?).

Второй, запиравший дверь на ключи и засовы, поинтересовался:

– Это типа «уважаемый» или сокращение от Акимова?

– Ни то, ни другое, – сказал я, раз уж дозволили высказаться. – Аббревиатура. А-Ка, «Автомат Калашникова».

Конвоиры синхронно, как сиамские близнецы, потерли задницы, по мне скользнули удивленные взгляды.

– Как ты с Гошей скорешился? – упал новый вопрос. – Вечный сиделец никого не подпускает, а с тобой – как с родным.

Я пожал плечами:

– Сам ко мне расположился.

– Странно.

Удивление конвоиров было понятно, тюрьму «держал» не Хозяин, как называли начальника следственного изолятора, а Гоша Архангельский. И вся область была под ним, если говорить о криминальной власти, частично сросшейся с официальной.

Вдали послышались шаги и лязг совокупления ключей с промежуточными решетками, что по степени скрежета и прилагавшемуся мату больше походило на изнасилование. Меня ткнули лицом в стену. Кого-то провели мимо, путь вновь открылся. Потом я где-то расписывался, получал давно забытые вещи, как во сне вертел в руках подаренную женой авторучку, которую очень любил. И жену, и авторучку. Обеих.

Дождалась меня только авторучка.

И вот я возвращаюсь. Привет, мир, я иду с тобой разбираться. Прости, что задержался. Отвлекли.

Свобода. Солнце. Люди. Облака. Зелень. Запахи. Простор. Что еще нужно для счастья? Свежий воздух обжег легкие, взор скользнул по чистому небу без полос стальных жалюзи за оконной решеткой.

Я – Алекс. Не Алексей, не Александр, именно Алекс. Родители постарались. Говорили, что имя было модным, а то, что внуки будут непонятными Алексовичами, их не смущало. Они в то время за границу собирались, жить и работать. Правильнее сказать, работать, чтобы жить. За бугром отчествами не пользуются. Но судьба сделала сальто, и работать, как и жить, оказалось лучше на родине. К сожалению (или к счастью, если учесть все, что со мной случилось), мама с папой до последних событий не дожили, пусть земля им будет пухом.

Мне двадцать пять лет, внешностью Бог не обидел, а в плане мышц и спортивной формы я Ему в меру сил помогаю – готовлю себя к будущему. Жену зовут… звали Людмилой. Она заочница и одновременно менеджер по рекламе. Детей у нас нет, поженились аврально, поддавшись порыву. Но не жалели. Жили душа в душу. Не надо пошлить, я в хорошем смысле.

Будучи агентом по недвижимости, я периодически неплохо зарабатывал. Жаль, что очень периодически. Скопленное ушло на покупку собственного жилья. Как же мы радовались! Как «обновляли» новые стены, которые должны были стать родными! От комода до придверного половичка – ничто не миновал марафон ритмичного счастья. Лампочки краснели, стыдливо перегорая при взгляде на наши веселые безобразия.

Квартиру Людмила продала. Я не в претензии, пусть. У нее теперь своя жизнь, у меня будет своя, с чистого листа.

Вновь прокручиваю в голове то лето. Тот вечер. Ту невразумительную историю.

Каждую свободную от работы минуту я уделял захватившему меня увлечению. Время от времени оно присутствует в жизни каждого россиянина, чаще всего на кухне, за чашкой дымящегося чая или стаканом запотевшей водочки. Или за бокалом коллекционного винца. Но рано или поздно этим занимаются все. Разговорами как нам обустроить Россию. И – вариантом того же самого – как сделать так, чтобы все во всем мире были счастливы.

Понятно, что дискуссии большей частью состоят из огульной ругани всех и вся на чем свет стоит. Так же естественно, что девяносто девять процентов разговоров разговорами и заканчивается. Но оставшийся один процент вселял надежду. Если среди тотальной ругани кому-то удалось предложить хоть что-то – не важно, дельное или из среднего пальца высосанное – это шаг к успеху. И если таких шагов сделать много…

Как вы, наверное, догадались, избранный путь я прошел до конца, а в тот момент остановился в полушаге от прозрения, боясь сделать последнее движение – необходимое, чтобы оказаться по ту сторону черты. Черта проходила через сознание. Через мозг. Через душу. Через сердце. Новое знание меняло человека. Сложно жить в несовершенном мире, где глупые окружающие не понимали очевидных вещей и где законы тупы, а человеческая цивилизация послушной овечкой брела к пропасти, куда и грохнется не сегодня-завтра. Почему я говорю такое? А как вы думаете?