Наталья Костина - Поговори со мной

– Поговори со мной…

– Я тебя люблю, Саш.

Я сама слышу, что слова какие-то неживые: бумажные, что ли? Нет, скорее картонные… Они падают в никуда, и нужно бы остановиться, закруглиться по-быстрому, и не мучить ни его, ни себя – все равно ничего из этого не выйдет. То есть не выйдет из нашего сегодняшнего свидания, а остальное – ну, это мы еще посмотрим! Я очень упрямая… наверное, поэтому я так и не прощаюсь, и зачем то прошу:

– Скажи еще раз…

– Я тебя очень люблю.

– Я тебя тоже очень.

– Как ты? – снова спрашивает Дэн.

– А что мне станется? Я ничего…

Наверное, он хорошо слышит, как я вздыхаю. Еще я пожимаю плечами, и жилет падает. Спине сразу становится холодно от стекла, но я не двигаюсь. Потому что мне не хочется его поднимать – так же как не хочется заканчивать этот вяло тянущийся разговор. И зачем я ему позвонила, если знала, что никакого толку не получится? Обычно я дружу со здравым смыслом – но не сегодня.

Я сижу на подоконнике – широком и прочном деревянном подоконнике в оконной нише – моем излюбленном месте для разных печалей.

– Хочешь, давай завтра встретимся? Я сбегу, – предлагаю я.

– Нет! – тут же пугается Дэн. – Не надо! Давай… переждем, а, Саш?

– Да кому я нужна…

– Я тебя очень прошу – сиди дома! – говорит он тоном приказа. – И не делай глупостей!

– Ты прямо как Марат! – замечаю я и надуваюсь.

Разумеется, я никуда не сбегу: мало того, что растрепала Дэну то, о чем никто не должен был знать, так теперь еще и пушу перед ним хвост, и обещаю то, чего действительно лучше не делать. Но мозгов у моего парня явно больше чем у меня:

– Я очень хочу тебя видеть, Саш, но знаешь… тебе пока действительно лучше никуда не выходить. ПОКА так действительно лучше! – говорит он с нажимом.

Я не успеваю в дополнение к хвосту встопорщить перья и каркнуть что я уже взрослая и сама могу решать как лучше, как слышится щелчок и насморочный голос говорит:

– Сашенька, не занимай, пожалуйста, городской телефон! Папе… гм… должны позвонить!

Ладно. Ладно! Мобильник у меня отобрали, а городской, видишь ли, занимать не велено! Но сегодня я хорошая девочка:

– Конечно! – говорю я, не прощаясь, потому что и так все ясно, и с силой вдавливаю кнопку отбоя.

Зимой смеркается рано. За окном уже темным-темно, лишь цепочка низеньких круглых фонарей уходит от нижней террасы дома вниз, и теряется за стеной стриженых елок. В комнате тоже не видно ни зги. Можно щелкнуть выключателем, и, как говорится, рассеять воинство тьмы, но… Легче от этого не будет.

Я спрыгиваю с подоконника, нашариваю на полу жилетку и закутываюсь в мех, слабо пахнущий духами и другой, еще счастливой зимой, до самого подбородка. В другое время я бы включила комп, и нашла бы утешение в Сети, но сегодня мобильная связь и инет вырублены во всем доме: таково условие.

И от этих дурацких, неизвестно кем выставленных условий, и от того, что совершенно некуда себя деть, сегодняшний день все тянется и тянется, и даже сумерки не приносят облегчения. Кроме того, лишь говоря по мобильнику я действительно чувствую, что Дэн тут, почти рядом. Только сейчас я поняла эту разницу: с мобилой можно уйти в какой угодно угол, да хоть и на край света. Я не знаю места, где отсутствовала бы мобильная связь… или просто я в таких местах не бываю? Да мне туда и не надо! Но мне очень важно ощущение его присутствия… и чтобы никто не дышал в параллельной трубке. И не стоял за спиной, когда пишущие ответ пальцы Дэна бегают по клаве. Чтобы никто из соседей по его общаговской конуре не давился поганым смешком, и не корчил идиотские многозначительные рожи за его спиной, читая мое «я люблю тебя…»… Наверняка они, эти конченые придурки, гогочут и мерзкими голосами интересуются как мы трахаемся и какая я в постели – бревно бревном или ничё-себе-так-тёлочка.

Я слишком остро и тонко чувствую слова, как некоторые – вкус или запах… а эти, от которых несет прогорклым салом, просто ненавижу – так, что даже дыхание сбивается. Мы с Дэном не трахаемся. Мы любим друг друга. Но объяснять это всем и каждому?.. Да было бы перед кем метать бисер! Я снова льну к окну: стекло приятно холодит лоб, но… стоять вот так и ждать с моря погоды неизвестно сколько… нет, это невыносимо! Внезапно мне в голову приходит еще одна мысль: если мне невыносимо, то как же там, внизу, ОН?!.. Который не знает, что случилось с той, которую он любит? Которая вот уже больше суток назад вышла из этого дома – и словно бы растворилась… пропала, исчезла, потерялась в пространстве времени и зимы. Я знаю, Марта уверена, что отец и Алиса поссорились, и она просто-напросто решила его проучить. Марат же считает что все гораздо серьезнее, и его жену, а мою совсем молодую мачеху похитили. Похитили… это слово звучит отвратительно. От него одновременно дует затхлым воздухом старого подвала и ледяным ветром. Я ежусь словно бы окно случайно распахнулось во всю ширь: прямо в мороз, в зиму, в темный исход декабря…

«Вечор, ты помнишь, вьюга злилась…». Вечор, вчерась, намедни, третьего дня… Я люблю пробовать все эти анахронизмы на язык, катая их во рту, как гладкие камешки. И, если набрать вот таких слов-камешков побольше, то с непривычки начинаешь шепелявить уже по-настоящему, путаясь во фразах, как в подоле бального платья со шлейфом. Слова – та же одежда, – только не все это замечают.

– Вечор мела метель, милостивые государи, и вчерась мела, и третьего дни тоже, – говорю я грустно и с чувством.

Я плющу нос о стекло, но картина, зримая окрест, остается все той же: занесенные снегом геометрические ели и туи, зигзагами спускающиеся вниз, подсвеченные снизу, как муляжи в какой-нибудь псевдоисторической диораме. И эти зеленые насаждения даже на вид мерзлые-перемерзлые, и свет тоже мерзлый и неживой. Да и не зеленые они, а так… Какие-то коричнево-серые: только те, что топорщатся голубыми иглами еще как-то скрашивают пейзаж, остальные такие же унылые, как и добротный каменный забор c железными остриями и кляксами снега. Все это куда холоднее стекла… я отрываю от него лицо: все равно ничего нового не увижу. За нашим забором с карточными черными пиками тонет в снегах соседний участок, за ним – еще один. Мне начинает казаться, будто вся земля до самого горизонта поделена на такие вот участки с ледяными копьями оград. И даже если смыться отсюда, то все равно не выбраться, хоть беги сутками напролет… через мерзлые железяки, по стылому кирпичу, обламывая ногти, и оставляя на этих чертовых копьях частички самой себя. Пока они не разберут тебя на атомы: бесконечные заборы, условия, ограничения… Через тернии – к звездам… Звезд нынче не видно. Нынче, как и вчерась – анахронизм. И все что длилось и длилось сегодня – тоже сплошной анахронизм. Хронос – это время, ана – против. Время работает против нас. Или все-таки за? Этого я пока тоже не знаю…