Джеймс Чейз - Репортер Кэйд (пер. Згерский)

И вот перед ним: самый опасный человек, чьи змеиные глаза смотрели теперь прямо на Кэйда через телескопическую линзу. Мурашки пробежали по спине. Он и Анита Стрелик — это было не менее сенсационно, чем Грета Гарбо в объятиях Гиммлера. В самом деле, нюх на сенсации у Брэддока был потрясающий.

Тогда понятно, почему столько вооруженной охраны вокруг замка, — это же люди Харденбурга. Кэйд впервые осознал, насколько опасным оказалось его задание. Любой из этих вооруженных громил, не раздумывая, пристрелит его. И никаких вопросов не возникнет. Палец нажмет на спусковой крючок — только и всего.

Он сосредоточился. Появился старый слуга, который подметал веранду. На сей раз он принес поднос с кофейным сервизом, поставил его на стол и удалился.

Анита и Харденбург что-то оживленно обсуждали, последний при этом разливал кофе по чашкам. Кэйд фотографировал. Солнечный свет падал удачно, и он был уверен, что снимки будут отличными.

Вновь распахнулась застекленная дверь, и на веранде появились еще двое. Один из них, высокий, сухопарый человек лет сорока, одетый в такой же лыжный костюм, как и Харденбург, вез перед собой инвалидную коляску. В ней сидел старый, довольно полный мужчина.

Кэйд узнал сухопарого человека: Герман Ливен, постоянный спутник Харденбурга. Когда-то он в грубой форме запретил ему фотографировать генерала и сказал, что его вообще нельзя снимать.

Его внимание приковал старик в коляске. Он следил за ним через объектив, как в подзорную трубу, и не верил своим глазам. Это был не кто иной, как Борис Дусловски, о смерти которого в свое время писали газеты. Жирное грубое лицо, хотя и постаревшее, но сохранившее черты агрессивного упрямства. Совершенно лысая голова, заостренные уши, брезгливый рот. Так выглядел Дусловски, некогда один из шефов сталинской секретной службы, наводивший ужас на евреев и снискавший себе не менее зловещую репутацию, чем Эйхман.

Инстинкт репортера и весь прошлый опыт подсказали Кэйду, что он становится тайным свидетелем некоего политического события, которое способно стать газетной сенсацией. Встреча людей, известных своей жестокостью и сомнительным прошлым, с одной из самых знаменитых кинозвезд была сама по себе странным событием. Перед ним был враг нынешнего режима в России в сговоре с Харденбургом.

Возбуждение и удивление, которые испытывал Кэйд, не мешали ему делать четкие снимки.

Теперь Харденбург и Дусловски приблизились к столу. Ливен пошел в дом и тут же вернулся с пухлым портфелем, положив его на стол. Анита встала за спиной Харденбурга, фамильярно положив ему руки на плечи. Тот извлек из портфеля бумаги и карту. Кэйд через объектив рассмотрел некоторые детали карты, когда она была развернута и положена на стол: план Берлина. В этот момент кончилась пленка в фотоаппарате. Он торопливо смотал ее в кассету и перезарядил камеру.

Двое мужчин что-то сосредоточенно обсуждали. Харденбург указывал на отдельные места карты города. Кэйд нажимал на спуск раз за разом. Такие снимки следовало бы переправить лично государственному секретарю США. Кэйд достаточно хорошо разбирался в политике, чтобы понять, что подобные снимки могут дать Америке большие преимущества в спорах с Россией.

Мужчины все еще разговаривали, изучая карту и отдельные документы, которые Харденбург извлек из портфеля, когда Кэйд отснял вторую кассету. Семьдесят два сенсационных снимка — вполне достаточно. Теперь следовало подумать о другом: как выбраться отсюда, попасть в отель и передать снимки американскому консулу в Женеве.

Руки дрожали, когда он сматывал пленку. Кэйд сунул в карман вторую кассету. Замер, прислушиваясь. Включил передатчик.

— Бауманн, ты слышишь?

— Это Шерман. Как дела?

— Все отснял, — тихо сказал Кэйд. — Мне нужно убраться отсюда. Как там ситуация?

— До наступления темноты ничего не выйдет. Час назад я проезжал мимо. У ворот стоят двое, просматривают всю стену. Придется подождать.

— Послушай, это очень важно. У меня получились не снимки, а динамит, понимаешь?

— Понимаю, но сделать-то ничего нельзя пока. Придется подождать.

— Ну, ладно, что ж… — Кэйд вздохнул и выключил передатчик. Посмотрел на террасу. Харденбург увозил Дусловски обратно в замок. Анита шла следом с портфелем в руках. Терраса опустела.

Кэйд принялся демонтировать камеру, аккуратно укладывая все в рюкзак. Снял треножник, сложил и упаковал, попутно обдумывая ситуацию.

Он не представлял себе, как американский консул распорядится его снимками, да и не это важно было для него. Главное — доставить их консулу, и он решил сделать это во что бы то ни стало.

В 17.15 начался снегопад и резко похолодало. Незаметно подкрались сумерки, и вскоре замок нельзя было разглядеть — за исключением нескольких освещенных окон. Во время долгого ожидания Кэйд наблюдал за охранниками. Они ходили вокруг замка, останавливались друг подле друга, чтобы переброситься фразами, шли дальше — все время начеку.

Когда стало совсем темно, Кэйд включил передатчик.

— Бауманн?

— Слушаю. О'кей, мы едем. Сможешь найти то место у стены?

— Попытаюсь. Такая темень сейчас — трудно различить…

— Удалось тебе?

— Еще как. Такого не бывало, — ответил Кэйд. — Ты посвети фарами, когда подъедешь. Я сориентируюсь по ним.

— Что значит — такого не бывало? — поинтересовался Бауманн.

— Не теряй времени. Вызволяй меня отсюда, — сказал Кэйд и выключил передатчик.

Он спустил на веревке оборудование. Потом начал осторожный спуск. Его пробирала дрожь. Раза два пришлось остановиться, чтобы передохнуть. Наконец он спрыгнул в снег. Подобрав вещи, замер и прислушался. Ничего, кроме завывания ветра, шума и скрипа раскачивающихся деревьев. Он смутно представлял себе, в какой стороне находится место его спуска со стены. Кэйд осторожно двинулся по сугробам.

Рюкзак был тяжелым, и он пожалел, что с ним нет Бауманна. Неожиданно его нога за что-то зацепилась, и он упал ничком в снег. В то же мгновение его охватила паника. Холодный снег забил нос, рот, мешая дышать. Кэйд завозился под тяжелой ношей и кое-как поднялся на четвереньки.

Вокруг него разливался странный полусвет. Он обернулся и почувствовал, как волосы на голове зашевелились от страха. Замок купался в ярком свете прожекторов. В следующий миг все погасло и утонуло в кромешном мраке. Где-то далеко пронзительно зазвенел звонок.

Он сообразил, что задел ногой провод сигнализации, выпрямился во весь рост, испытывая все тот же панический страх. Нужно было успеть добежать до стены прежде, чем его настигнет охрана.

Он отбросил в снег передатчик и, вцепившись пальцами в ремни рюкзака, побежал, увязая в снегу, сквозь полный мрак, то и дело натыкаясь на деревья.