Эд Макбейн - Джек и Фасолька

Я ничего не ответил.

— Наверное, вам неинтересно слушать болтовню о моей зеленой юности.

— Я наслаждаюсь вашими воспоминаниями, — искренне сказал я.

— Ну, я рада, — откликнулась она и улыбнулась. — Мы решили, Эрик и я, что нужно сказать мистеру Бериллу как можно скорее, что мой сын не оставил после себя никакого имущества, кроме личных вещей и автомобиля.

— Это тоже часть его имущества.

— У мистера Берилла, конечно, есть права на них, если он настаивает на ускорении дела. Автомобиль — трехлетней давности «форд-мустанг». Но Эрик предложил — и я согласна с его мнением на сей счет, — что мистер Берилл мог бы просто прекратить дело, если мы выплатим в виде штрафа те четыре тысячи долларов, которые вы держите в банке. Эрик считает, что, если нет имущества, — а его, в сущности, нет, — мистер Берилл не имеет шансов получить дополнительно тридцать шесть тысяч. Эрик сказал, что, будь я даже миллиардершей — но, уверяю вас, мне далеко до этого, — нет закона, по которому мистер Берилл может предъявлять иск непосредственно ко мне.

— Правильно.

— Он может, конечно, возбудить дело об имуществе, но если оно незначительно, какой в этом смысл?

— Вполне резонно.

— Как вы думаете, мистер Берилл согласится оставить себе эту проклятую ферму и получить четыре тысячи?

— Не знаю. Но я уверен, что, когда ваш адвокат поближе познакомится с фактами…

— О которых я и Эрик, кстати, тоже говорили. Он интересовался… так как вы уже проделали большую работу в этом деле, а он незнаком ни с мистером Бериллом, ни с его адвокатом… не могли бы вы…

— Не мог бы что?

— Представлять меня в этом деле? Как если бы вы представляли Джека?

— Ну… хорошо. С удовольствием.

— Вы колеблетесь. Если это создаст некоторые неудобства для вас…

— Нет, я просто прикидывал, не возникнут ли этические проблемы, но вроде бы все в порядке. Да, я буду рад представлять вас.

— Ну вот и хорошо, — сказала она. — Значит, решено, ненавижу нерешенные вопросы.

— Я позвоню Лумису…

— Лумису?

— Адвокату мистера Берилла. Спрошу, устроят ли его клиента четыре тысячи долларов. Кстати, если я позвоню ему отсюда, я, возможно, смогу заехать к нему сегодня после обеда.

— Можете воспользоваться телефоном в моей конторе, — сказала она.

Я прошел в контору. Большой стол был завален бумагами и старыми номерами журналов «Скотоводство Флориды». Я рассматривал хифордскую корову — коричневую с белой мордой, — которая пристально смотрела на меня с обложки октябрьского номера. На стене у стола висели вставленные в рамку грамоты от Ассоциации скотоводов, все они выглядели как юридические дипломы и были написаны витиеватым староанглийским шрифтом. Дрю Мак-Кинни награждался за выдающиеся успехи и достижения. Узнав через справочную номер Гарри Лумиса в Ананбурге, я набрал его и стал ждать. На противоположной стене висела картина, писанная маслом, изображавшая черноволосого мужчину с карими глазами, очень похожего на старшую копию Джека Мак-Кинни. Я решил, что это отец Джека, покойный Дрю Мак-Кинни. Он улыбался с картины, его темные глаза щурились, а губы, окаймленные черными усами, складывались в кривую усмешку. На нем была такая же рубашка с перламутровыми пуговицами, как на моих «друзьях» Чарли и Джефе. Он был похож на Кларка Гэйбла, а чтобы было еще понятней, на нынешнюю кинозвезду, тайный предмет страсти моей дочери.

— Адвокатская контора, — произнес грубый женский голос.

Я представился и попросил доложить обо мне мистеру Лумису. Когда он взял трубку, я объяснил, что нахожусь у матери Джека Мак-Кинни и хотел бы узнать, сможет ли он уделить мне немного времени, так как я недалеко от Ананбурга и могу заехать к нему. Он назначил мне встречу на три часа.

Когда я снова вошел в гостиную, Вероника Мак-Кинни стояла возле камина. В правой руке она держала большой бокал спиртного с плавающим в нем лимоном. В моем плетеном кресле с зеленой подушкой теперь сидел молодой человек, Вероника стояла к нему спиной. Оба молчали.

— Это Джеки Кроуэл, — сказала она, показывая в его сторону рукой со стаканом, — друг моей дочери. — Мне показалось, что, произнося слово «друг», она вкладывала в него несколько другой смысл. — Джеки, это мистер Хоуп.

Кроуэл встал с кресла и подошел ко мне, протягивая руку. Блум описал его как прыщавого прохвоста, но парень был с меня ростом и более крепкий, с широкими плечами, узкой талией и выпуклыми бицепсами. На его лице, насколько я мог рассмотреть при падающем из окна свете, абсолютно не было прыщей. В действительности он выглядел как любой здоровый американский мальчик, чисто вымытый, еще пахнущий хорошим мылом, с темными волосами, темными глазами и приятной улыбкой.

— Рад познакомиться с вами, — сказал он.

Мы обменялись рукопожатием.

— Санни сейчас спустится, — сказала Вероника и как бы отстранила его. — Дозвонились до Лумиса? — спросила она меня.

— Я заеду к нему на обратном пути, — ответил я.

— Желаю удачи, — произнесла она, будто поднимая тост.

Она сделала маленький глоток, поставила стакан на каминную полку и проводила меня до дверей. Когда я вышел из дома, послышался голос Санни: «Джеки, ты уже здесь?»

Снаружи было невыносимо жарко. Рядом с моим «гайа» был припаркован белый «чевети», который, видимо, принадлежал Кроуэлу. Я поехал по длинной разбитой дороге, не встречая других автомобилей. Главные ворота на ранчо все еще были широко открыты. Когда я делал правый поворот на Ананбург, меня вдруг осенило, что ни разу за время нашей беседы Вероника Мак-Кинни не выразила ни малейшего огорчения по поводу смерти своего сына.

Не нужно уезжать далеко от Сограсс-Рива-Стейт-парк, чтобы понять, насколько важное место занимает молочное скотоводство в экономике Флориды. Ранчо Мак-Кинни находилось на расстоянии примерно двадцати миль от центра города и было одним из многих таких же ранчо, лежащих на пути к границе округа Де-Сото. Пограничная линия между двумя округами никак не помечена, даже не было обычного приветствия на щите: «Добро пожаловать в Де-Сото!» Но сразу становилось ясно, что вы въехали в истинно коровий край. Проезжая через Маканаву, единственный город по дороге в Ананбург, испытываешь такое ощущение, будто провалился сквозь географические и временные наслоения и оказался там, где совместились Техас, Миссисипи и Луизиана, где Крайний Юг неизвестно каким образом слился с Юго-Западом.

В Калузе местные диалекты были смесью говора туристов Среднего Запада, речи отрывистой, невыразительной, а иногда и грубой, с хорошим английским из Канады. Но здесь, в захолустье, доминировал чисто южный акцент. Здешние жители были похожи на тех, кого можно встретить на пыльных дорогах Джорджии. Мужчины повсюду носили фартуки, ботинки и соломенные шляпы, жевали табак и курили самодельные сигареты. Женщины носили хлопчатобумажные платья, которые моя мать называла «будничными». Придорожные рестораны в Маканаве отличались «домашней кухней», которая неизменно означала деревенскую ветчину с горошком, зеленую фасоль с салом, мамалыгу, зеленую капусту, пшеничный хлеб и жареную зубатку. Я не стал заходить в рестораны, предлагавшие обеды, а через дорогу от здания, в котором помещался суд, под вывеской с большой ложкой заказал гамбургер с жареной картошкой и холодное пиво. В половине третьего я отправился дальше.