Эд Макбейн - Джек и Фасолька

Мне пришли на память слова Дейл о проститутке, и я почувствовал, что это все равно не поможет забыть ее, несмотря на ее любовь к другому. Забыть Дейл не значит заменить ее кем-то, забыть Дейл можно лишь полюбив другую. Санни Мак-Кинни старалась затащить меня туда, где она могла бы править. И я понял, что если поддаться ее требованиям, это будет повторением той ничем не закончившейся далекой чикагской ночи с Джой, то ли пьяной, то ли бесчувственной семидолларовой проституткой (столько я заплатил за бутылку спиртного, выпитую для уверенности на заднем сиденье отцовского автомобиля под звуки игравшей где-то на озере мандолины).

Итак, я стоял и смотрел на Санни, ни один из нас не двигался, глаза смотрели в глаза, карие в светло-голубые, мы оба знали о моей естественной мужской реакции, ее глаза снова скакнули вниз, чтобы убедиться еще раз, а я внезапно подумал о Чарли и Джефе и обо всех предложениях американских гангстеров, уверенных в своей неотразимости. Я оценил, какой ценный подарок делала мне Санни, но мне показалось, что он был таким же искренним, как кусок мяса в железном капкане, приготовленном для медведя, ищущего в лесу мед.

Мне совсем не хотелось, чтобы меня еще раз били о полированный стол, поэтому я взглянул на Санни в последний раз, повернулся, тяжело вздохнул и сказал:

— Будьте добры, оденьтесь.

Я почувствовал себя «хреново», как выражается моя дочь, но все же несколько лучше, чем после той ночи, когда Чарли и Джеф избили меня до потери сознания. Сам не знаю почему — я как-то не задумывался над этим, — но я даже не заметил, когда Санни вышла на террасу и молча оделась в лунном свете.

Теперь на ней была хлопчатобумажная широкая юбка, вязаная майка под цвет фиолетовой сумки и голубые тапочки. Она искала в сумке ключи от автомобиля, раздраженно перебирала косметические салфетки, смятые сигаретные пачки, палочки жевательной резинки, фиолетовый кожаный бумажник и наконец, найдя их, направилась к двери, но обернулась с порога и сказала совершенно серьезно:

— Вы голубой, да?

Не ожидая от меня ответа, она подошла к красному «порше». Автомобиль рванулся с диким ревом и чиркнул о край тротуара.

Я не знал, смеяться мне или плакать.

Я не говорил с Блумом до утра понедельника.

Еще в начале нашего знакомства я решил, что ему нужно рассказывать все известное мне, и как можно скорее, иначе невысказанное возвращалось, преследовало и беспокоило меня. Когда я позвонил в субботу ему в контору, мне ответили, что он уехал на уик-энд, и я не захотел надоедать ему дома. Откровенно говоря, я не знал, насколько заинтересуют полицию домыслы Санни о кражах скота, совершенных ее братом в сговоре с незнакомцем, имеющим испанский акцент, но Блуму, как мне казалось, следовало о них знать. Как он будет использовать эту информацию — его дело. В то же время я не хотел портить ему выходные и решил подождать до понедельника. Конечно, в разговоре с ним нельзя будет не рассказать о ночном визите Санни, но я вовсе не собирался упоминать о ее купании нагишом в моем бассейне и о ее последующем «скромном» предложении. Были вещи, о которых даже Блум не должен знать.

Первый вопрос, который он задал, был:

— А что она там делала?

— Ну… она плавала, — ответил я.

— В твоем бассейне? — уточнил он.

— Да, в моем.

— Ты имеешь в виду, что она специально приехала поплавать?

— Нет, но она плавала, когда я вернулся домой.

— Ты знал, что она собиралась приехать?

— Нет, это был сюрприз.

— Ты хочешь сказать, что она просто приходит с купальником и отправляется в твой бассейн?

— Нет, она была без купальника.

— О, она была нагишом, — уточнил Блум.

Очень трудно что-нибудь удержать в секрете от детектива Мориса Блума.

Я пересказал ему все, что она говорила мне.

— Все это время она была голая? — поинтересовался Блум.

— Нет, на ней было кимоно.

— Она очень красивая девушка, — задумчиво протянул Блум.

В телефонном разговоре возникла пауза, Блум не спрашивая, я не объяснял, мы оба были джентльменами.

— И как она думает, сколько коров он украл? — наконец спросил Блум.

— Пятнадцать за один раз.

— Из пяти стад?

— Совершенно верно.

— Сколько будет пять умножить на пятнадцать?

— Семьдесят пять.

— Значит, он мог красть семьдесят пять коров каждую весну и осень, так она сказала тебе?

— Примерно так.

— Это масса коров, Мэтью.

— Я не хотел бы, чтобы они все очутились в моей спальне, будь уверен.

— Есть ли у нее какие-либо соображения о том, кто такой этот испанец?

— Никаких.

— Хорошо, — сказал Блум, — если Джек действительно воровал коров, можно отбросить наркотики. Как источник денег, я имею в виду.

— Санни не думает, что он причастен к наркотикам. — И я рассказал о том, как брат отшлепал сестру, когда застал ее за курением марихуаны.

— Отшлепал старшую сестру, а? — удивился Блум.

— Так она сказала.

— Странно, — протянул Блум, — тебе не кажется?

— Возможно, — согласился я.

— Когда шлепают в шесть лет, это в порядке вещей, — сказал он, — когда шлепают в двадцать три года, это странно. Девушка не считает, что это странно?

— Она так не считала.

— Это обычные отношения между ними? Когда ее шлепают, я имею в виду?

— Не знаю.

Мне вдруг стало ясно, что мы с Блумом живем в разных мирах. В мире Блума было совершено убийство, и он хотел знать почему: ему не верилось, что двадцатилетний парень шлепает двадцатитрехлетнюю сестру, нужно было осмыслить и понять это. Об этом случае Санни упомянула только между прочим, и я сам в тот момент не придал этому значения. Но теперь, когда Блум заострил на нем внимание, факт и мне показался несколько странным, и я — как он минутой раньше — задался вопросом, было ли это обычным явлением в семье Мак-Кинни. Я подумал, что в своей повседневной работе Блум часто сталкивается с неестественными поступками, действиями и, возможно, мыслями. Как далеко за пределы неоспоримых фактов, с которыми он работал день и ночь с момента преступления, мог заглянуть его профессиональный взгляд? Какой немыслимый ужас он должен преодолевать в своей повседневной работе? Каким должен быть человек, постоянно имеющий дело с убийствами, изнасилованиями, гомосексуализмом, совращением малолетних, воровством, разбоем, вооруженными нападениями — этот список бесконечен, — чтобы этот мир, который он называет «обычным», не сломал его собственные нравственные устои? О чем разговаривал Блум с женой, когда они оставались одни? Я вдруг почувствовал, что совсем его не знаю.

— Спустил штанишки или как? — спросил он.

Вопрос по существу.

Это мир Блума.

— Она не сказала.

Он немного помолчал.