Андрей Щупов - Охота на волков

Леонид Логинов не вел боевого счета, не увлекался дневниками и старался не обзаводиться оружием, на прикладе которого мог бы ставить роковые зарубки. Более того, многое из случившегося с ним, он хотел бы забыть и забыть прочно. Но не получалось. И все чаще на ум приходила мысль, что дело, которым он занимается, появилось в его жизни не случайно. Леонид не раз слышал, что иные профессии выбирают своих тружеников сами. К его обстоятельствам правило это подходило довольно точно. Он не желал ЭТИМ заниматься, однако занимался, и, стоило ему расслабиться, успокоенно заняться чем-то иным, как в судьбу немедленно вторгалось НЕЧТО, возвращающее его в роковую колею, подчиняющее ненавистному ритму. И потому все как-то не выходило с подружками, не получалось найти постоянную работу. Перебиваясь времянками, Леонид таскал на грузовых станциях мерзлые говяжьи туши, бродил по квартирам в качестве страхового агента, на строительстве офисов-скороспелок месил бетон и белил потолки, на радиозаводе пыхтел над подбрасываемыми знакомым мастером несерийными заказами. Последнее ему нравилось более всего, потому что не навязывало какого-либо режима. Он приносил домой рюкзак, набитый печатными платами, коробки с радиодеталями, спецификации и мотки оловянного провода для пайки. В дни, когда над двумя сдвинутыми столами он развешивал схемы адаптеров и микшерных блоков, усилительных трактов и модемов, жизнь, казалось, вставала на ровные рельсы, начинала идти на лад. Зыбкое покачивание убегало в прошлое, Леонид выбирался из зловонного болота на твердую почву. Порой разгорался настоящий азарт. Книги, ноты, электронные схемы — все можно было читать с удовольствием. Раза три или четыре ему удавалось выуживать ошибки из заводских схем, за что мастер немедленно выписывал премиальные. Слыша одно это слово, Леонид ощущал дуновение давно забытой уютной бесхлопотности, когда бутылки принимались по цене двенадцать копеек, когда на всех углах красовались автоматы с газированной водой, когда страна подремывала на работе и спала дома, когда по улицам гуляли безбоязненно, а на вездесущих собраниях отважно зевали и резались в морской бой. Наверное, он тоже принадлежал той эпохе, хоть и захватил всего-навсего крохотный кусочек. Еще один пример потерянного поколения — людей, зависших между социализмом и капитализмом, между Брежневым и Ельциным. Предпринимательство Леонида не интересовало, серые фабричные будни навевали откровенную тоску. Потому и получались бесконечные халтуры. И потрескивали в комнате миниатюрные паяльнички, остро пахло канифолью, а готовые платы, пестрые от евро-российских деталей, выстраивались в горделивую шеренгу. Глядя на них, Леонид начинал думать, что, может быть, так и надо жить — маршируя с коллективом, пусть и не в ногу. Все верно, в замятинском «Мы» сквозит ужас перед массовым обезличиванием, но рано или поздно кто-нибудь напишет иной роман под названием «Я», и это покажется не менее ужасным.

После одной из потасовок, в которой Логинова спасло лишь отменное знание переулковых катакомб, он отправился в спортивный клуб, где, судя по афишам, давали платные уроки бокса. До этого ему чудилось, что для улицы вполне достаточно тех нехитрых навыков, что заложили Леониду в юношеской секции. Оказалось, это далеко не так. Да и с навыками дело обстояло в общем неважно. В той же секции он был куда стройнее и суше, хотя и тогда его нередко дразнили медведем. «Скверная техника — еще хуже, чем отсутствие всяческой техники,» — говаривал тренер. При этом он неизменно глядел на Леонида. Заключительный разговор состоялся у них в день полуфинала. Леонид тогда победил. Победил в последний раз. Когда спускаешься победителем по ступеням ринга, не успеваешь пожимать руки и принимать поздравления. Ты почти герой, и абсолютно незнакомые люди считают за честь похлопать тебя по плечу. В тот день все однако пошло наперекосяк. И глазели как-то не так, и руки пожимали вяло. Уже в раздевалке тренер отозвал его в сторону.

— Бросай это дело, Лень, — полушутливо посоветовал он. — Рано или поздно нарвешься.

— Разве я не победил? — Леонид обиделся.

— Да, но как!… — тренер протянул ему стопку листов. — Вот судейские бланки. Сам погляди. По очкам победа светила москвичу. Пятьдесят на двадцать девять, сорок восемь на двадцать, ну и так далее. О чем-нибудь говорит такой расклад?

Леонид насупился.

— Какая разница, что они там насчитали!

— Большая, Лень. Для меня и для команды — большая. Ты победил одним таранным ударом. Молодец, кое-что наработал. Теперь у парня сломана носовая перегородка. Разумеется не смертельно, но приятного мало. Подобных побед у тебя уже около дюжины. Может, хватит?

— Хватит, так хватит, — стараясь казаться безразличным, Леонид отвернулся. В глазах у него предательски пощипывало, нарочитое спокойствие никак не давалось. Скручивая бойцовские бинты, он заметил, что пальцы его дрожат. Тренер, видимо, тоже что-то почувствовал. Топчась за его спиной и словно бы извиняясь, он продолжал выкладывать свои многочисленные аргументы:

— У каждого, Лень, свой потолок. Это только поначалу его не видишь. У тебя неплохо поставлен удар, но, между нами говоря, не такой уж он и сокрушительный. А главное — техника. Тебе просто везло до сих пор, что не попался сильный партнер. Суди сам, ты уже четвертый год в секции и по-прежнему считаешь нормальным пропустить полсотни плюх. А если бы среди этой полсотни попалась колотушка вроде твоей?…

В родную секцию Леонид больше ни разу не заглянул. Обида осталась обидой. Лишь спустя года два мысленно он согласился с тренерскими доводами. Для ринга он не годился. Наверное, не годился и для улиц, но здесь уже выбирал не он. Потому и вспоминались временами былые занятия, потому и тянуло иногда в спортивные клубы. Один урок — два червонца. Спарринг-партнеры работали в свое удовольствие, Леонид натужно отбивался. На порог ему указали, когда на пол рухнул второй из постоянных партнеров. Двадцать рублей за последнее занятие демонстративно вернули. Но клубов в городе хватало, и, в очередной раз заскучав, он набивал спортивную сумку тренировочным тряпьем, отправляясь по новому адресу.

Оператор, моложавый брюнет с синевой на тщательно выбритых щеках, протянул стопку бланков, кивнул на авторучку.

— Пункты с шестнадцатого по тридцать четвертый пропускаются, остальное нужно заполнить.

— Прямо сейчас?

— Именно сейчас. Но прежде всего блиц-тест, — оператор положил поверх бланков желтого цвета карточку. — Сорок два вопроса за три минуты.

— А если не успею?

— Сколько успеете.

— Ясно. Проверка на кретинизм, — Валентин хмыкнул и, вооружившись ручкой, присел за ближайший столик. Он уже не слишком удивлялся. Каждый день ошарашивал чем-нибудь новеньким. Битого-перебитого арестанта это, разумеется, настораживало, хотя, мысленно возвращаясь в прошлое и сравнивая, он неизменно приходил к выводу, что перемены, произошедшие в его жизни, можно было назвать позитивными. Во всяком случае к этой новой жизни он начинал испытывать какой-то интерес. Его гоняли на компьютерных тестах, водили по врачебным кабинетам, проверяли зрение, слух, координацию движений. «Лабораторная крыса» — так он называл себя теперь. Рассказывать о том, что с ним вытворяют, сокамерникам было запрещено, но в одном из своих турне по кабинетам Валентин неожиданно столкнулся с Бариновым. И у того, и у другого полезли глаза на лоб. Не выдержав, в этот же вечер они откровенно побеседовали. Защитой от встроенных в потолок микрофонов послужило обыкновенное одеяло, которым сокамерники накрыли головы. Оба не спешили выстраивать иллюзорных гипотез. Как известно, манна небесная просто так на макушки не просыпается. К чему-то их серьезно готовили, и краем уха Барин где-то услышал, что за стенами Учреждения заваривается крутая каша. Вроде как и Горбачева давно не было на троне, и тех, кто после него пробовал припасть губешками к золотому вымени, тоже поскидывали. Новое время уже не дышало в затылок, оно овевало людей со всех сторон — да так, что запросто можно было подхватить простуду.