Андрей Щупов - Охота на волков

— Я так думаю, все снова идет к диктатуре, — шептал Барин. — Закрутят гаечки, как при Суслове с Берией.

— А нас, значит, — в чекистских палачей?

— Кто ж его знает? Может, и так. Но только суетятся они, Валек. Торопятся… Да и на что мы еще способны? Самое разлюбезное пушечное мясо. От арены вот-вот освободят, от вышки отмажут, — куда ж нас таких благодарных? Только на чьи-нибудь штыки.

— На чьи бы, узнать.

— Найдется, на чьи…

Так или иначе, но что-то всерьез менялось. И прежде всего — в отношении к ним властей. Арестанты перестали борзеть, ходили по струночке, боясь сглазить замаячившие впереди надежды. На жизнь, на свободу. Да и непривычно это было — ощущать вместо прежнего холодного пренебрежения — участливое внимание. Лишняя пайка хлеба, медицинское обслуживание, какие-то тесты. Не бог весть что, однако и такие мелочи расслабляют. Валентин это чувствовал по себе. Панцирь, в который все они были закованы, словно доисторические рептилии, мало-помалу давал трещины. Очень уж хотелось поверить в возможность собственного будущего. И то, что невозможно было выбить из них силой еще пару месяцев назад, теперь многие согласились бы выдать добровольно… Поневоле вспоминался рассказ Зуева — седенького и слабоголосого хлюпика, в прошлом учителя математики, сидевшего с Валентином на пересылке. Ощущение собственной значимости — вот что было главным для этого человечка. «Кем я был на вольняшке? — рассуждал Зуев. — Да никем! Пустым местом! Ученики промокашкой в затылок плевались, коллеги не здоровались. Сдохни я, никто бы не заметил. Даже соседи. Каждый вечер я подытоживал результаты дня и, глядя на себя в зеркало, твердил: „Быдло! Серое посредственное быдло!…“ А потом меня осенило. Все было проще простого! Я настрочил на себя донос. Разумеется, анонимный. Что-то касаемое операций с золотом и фальшивой валютой. И что бы вы думали? Тронулся лед! Как миленький! Мною заинтересовались — да не один-два гаврика, а целый коллектив! Я человеком себя почувствовал! Личностью! Серьезные дяди стали тягать меня повестками, тратить свою драгоценную энергию на длительные разговоры. Другие не менее серьезные дяди брели за мной по улицам, подглядывали из подъездов. А я этим волкодавам только подыгрывал. К стоматологам-протезистам заходил, в банки какие-то. Ох, они и бесились, наверное! Сто одну версию по моему дельцу скроили. А мне что? Мне одно голимое удовольствие. Потому как единицей стал, пусть и мнимой. Два месяца полнокровной жизни — вот, что я обрел в итоге. Если, конечно, не считать срока. Срок мне кинули по совершенно липовой статье. Уже когда разобрались, кто я есть…» Рассказ Зуева слушали с интересом, над кинутыми лохами из силовой конторы от души потешались, однако учителя все равно считали недоделком. В самом деле! Самому себе намотать срок? Это ж надо додуматься! Писать на себя доносы!… Валентин тогда тоже недоумевал. Сейчас же ему казалось, что настроение нелепого зэка он начинает отчасти понимать…

— Уложились? — оператор заглянул через плечо и ловко выхватил карточку.

— Два вопроса не успел.

— Посмотрим!

Уж само собой. За то и деньги получают… Один из вопросов стоял в самом начале, и все же Валентин его пропустил. Тестирующих интересовало, способен ли отвечающий убить живое существо и какое именно. В скобках перечислялось: мышь, петух, корова и человек. Проще простого было бы подчеркнуть мышь, но, может, оттого, что стояла она в одном ряду с человеком, делать этого Валентин не стал.

Очередную блиц-карту ему подсунули чуть позже, когда он успокоенно вникал в текст бланков.

— Время пошло, — предупредил оператор, и пришлось снова переключаться на карточку. Вопросы в сущности походили на те прежние, но вопрос об убийстве формулировался более конкретно: «Что кажется вам проще: убить человека из винтовки, заколоть штыком, задушить голыми руками?» Ничего не выдумав, Валентин раздраженно отписал: «Проще подставить собственную задницу!» Подумав исправил «задницу» на ягодицу. Решил, что получилось совсем глупо, и до того разозлился, что перечеркал всю графу. Переживания унесли лишние секунды, — в результате около десятка вопросов остались безответными.

А в общем от подобных занятий он успел отвыкнуть. В последний раз столь долго работать авторучкой Валентину приходилось на институтских лекциях. Пальцы его быстро немели, почерк от страницы к странице становился все более неразборчивым, сползал вниз, теряя армейское равнение.

Часом позже его познакомили с занятным словечком «эйдетизм». И оказалось, это совсем не то, что он думал. Образная память — вот, что собирались они проверять. Седовласый мужчина в штатском быстро и жестко выдавал задачу: описать ту или иную марку машины, собственный дом, улицы, по которым когда-то гулял Валентин, взяв карандаш, попытаться изобразить водочную этикетку. Как выяснилось, жизнь Лужина была им знакома до мельчайших подробностей. Эти самые подробности они и вытягивали из него. Очевидно, людей в штатском интересовало насколько точно ту или иную мелочь он в состоянии воспроизвести. Количество этажей в знакомых зданиях, цвет глаз директора родной школы, брови отца, прически сокурсниц, особенности их походки, мимики, дикции. Валентин отвечал устало и монотонно, как автомат, лишь раз насторожившись, услышав среди прочего фамилию Юрия. Скорее всего это было случайностью. До Юрия они не должны были добраться. Как и до Виктории.

С Бариновым они продолжали обмениваться многозначительными взглядами, в разговор однако вступали крайне редко. Бояться было чего. В один из дней исчез Карпенко. Кто-то из вертухаев шепнул Хазрату, что Карпенко «скормили псам». Подобное в стенах Учреждения практиковалось часто, и что это такое, заключенные знали прекрасно. Хорошая собака — это опытная собака. Укусить может любая, но «правильно» укусит лишь та, которой приходилось это делать не однажды. Возможностей набраться опыта у здешней псов хватало. Пока зэк чего-нибудь стоил, его выводили против людей. После, когда мало-помалу он превращался в «изжеванный материал», заключенного швыряли в оскаленные пасти четвероногих друзей. Баринов дрался с огромным бульдогом после пяти суток карцера. Легкой пластмассовой палкой Валентин отмахивался от разъяренной овчарки. Более всего не повезло Хазрату. Его оставили в компании трех откормленных псов. Никто не застрахован от ошибок. Дело Хазрата пролистали невнимательно, в тщедушном тельце не разглядели штормовой силы. Двум псам он успел сломать хребты, от третьего его самого отогнали дубинками. В память о том бое Хазрат хранил следы зубов чуть ли не по всему телу. Стыдился он однако не этих шрамов, стыдился своего расплющенного уха. Именно сюда пришелся удар, который и уложил Хазрата на арену. Начиная вспоминать тот день, бывший военспец всякий раз испытывал великий конфуз. По его словам выходило, что били его зеленые новички, и что хоть одну дубинку, но можно было отнять. А уж пофехтовать с охраной он, конечно бы, сумел.