Росс МакДональд - Полосатый катафалк (Сборник)

— Что это значит?

— Это значит, что она не столько переживает свои страхи и фантазии, сколько их демонстрирует. — Терпение Шерилла оказалось не безграничным. — Впрочем, едва ли имеет смысл читать вам сейчас лекцию по психиатрии.

Я же терпением никогда не отличался.

— Когда будете беседовать с Фебой, стоило бы задать ей ряд конкретных…

— Боюсь, вы неправильно понимаете мои функции. Я не задаю вопросов, я жду ответов. А теперь прошу меня извинить.

Шерилл взялся за ручку двери.

— Спросите ее, она ли убила вчера Стэнли Квиллана, — крикнул я ему вслед. — Спросите ее, она ли позавчера вечером избила до смерти Бена Мерримена.

Шерилл повернулся. Лицо его потемнело.

— Вы это серьезно?

— Абсолютно серьезно. В ноябре Феба убила кочергой свою мать. Донкастер — свидетель.

Шерилл перевел взгляд на Бобби, и тот молча кивнул.

— А кто те люди, которых вы назвали?

— Пара проходимцев.

— Вы утверждаете, что она их убила?

— Я ничего не утверждаю, я прошу вас спросить об этом ее. Если не хотите спрашивать сами, давайте спрошу я. От ответов Фебы зависит слишком многое. Ситуация — серьезней некуда.

— Понимаю, — кивнул Шерилл. — Я сейчас же с ней поговорю. Подождите меня здесь.

И доктор, запахнув халат, быстрым шагом вышел из кабинета. Бобби сел в кресло и окинул меня таким взглядом, будто ему все надоело, а я — больше всех. Что ж, на этого двадцатилетнего парня действительно свалилось слишком много всего одновременно. В наше время к несчастьям надо начинать готовиться сызмальства.

— Ты скрыл от меня, что она беременна.

— Поэтому мы и собирались пожениться.

— Отец ребенка — ты?

— Я. Это произошло прошлым летом в Медсин-Стоуне.

— И это тоже? Ты, я вижу, сделал все, чтобы этот городок вошел в историю.

Бобби опустил голову, а я встал с дивана, подошел к окну и через щель в опущенных жалюзи выглянул на улицу. Из окна открывалась окруженная высоким забором с десятифутовым проволочным заграждением территория клиники. В одном углу с раскрытым над головой красным зонтиком застыла, словно манекен, женщина в пестром платье. Лицо у нее было так сильно напудрено, что казалось, ее только что окунули в бочонок с мукой. По лужайке из конца в конец, шаркая ногами и уронив на грудь голову, вышагивал мужчина средних лет.

— Вы правда думаете, что она убила Мерримена? — едва слышно проговорил Бобби.

— Ты сам же так решил.

— Просто я боялся… — Он осекся.

— Мальчики, которые боятся, не ведут себя так, как ты.

— Я не мальчик. — Бобби положил сжатые в кулак руки на подлокотники кресла и приосанился.

— Кем бы ты ни был, мальчиком или мужчиной, тебе здорово досталось.

— Плевать. Если Феба… пропадет, мне безразлично, что со мной будет. От жизни я вообще никогда ничего не ждал.

Я снова опустился на диван.

— И все-таки жизнь продолжается.

— Моя — нет.

— Ты не прав, что бы ни было, нельзя на себе ставить крест. У тебя же есть хорошие качества: смелость, преданность.

— «Смелость, преданность» — все это пустые, ничего не значащие слова.

— Ошибаешься. На собственном жизненном опыте я убедился, что это далеко не так. Вообще жизнь — хорошая школа. Правда, сколько в такой школе ни учись, кончить ее нельзя. Один экзамен следует за другим.

— А вот мои экзамены позади. Теперь меня посадят за решетку и до конца жизни не выпустят.

— Очень в этом сомневаюсь. Какие у тебя отношения с полицией?

— С полицией?! Никаких.

— Расскажи, как ты увлекся Фебой Уичерли.

— Я не увлекся, а влюбился.

— Прямо вот так, взял и влюбился?

— Да. С первого взгляда. Увидел ее на пляже и сказал себе: «Это она».

— А раньше влюблялся?

— Нет, Феба — моя первая и последняя любовь. Будь она хоть трижды убийца.

Кажется, он попал в точку. Да, в смелости ему не откажешь. Или в упрямстве — что, впрочем, почти одно и то же.

— Раз уж зашла речь об убийствах, расскажи мне про Мерримена. Откуда он взялся?

— Откуда взялся? — Бобби облизнул усы. — Вошел в дом, и все. Дверь-то осталась открытой, а у него как раз в тот день была назначена встреча с миссис Уичерли. Войдя, он, наверно, услышал, что в доме кто-то есть: Феба плакала, а я, как мог, ее утешал. Мерримен вошел в гостиную и поймал нас на месте преступления. Он пригрозил, что вызовет полицию, но Феба упросила его этого не делать, и он уступил. Сказал, что выручит нас, но лишь в том случае, если мы тоже пойдем ему навстречу.

— Что имелось в виду?

— Дело в том, что Мерримен занимался продажей дома миссис Уичерли — для этого он, собственно, и приходил. А теперь, с ее смертью, продажа дома делалась нереальной, и Мерримен ужасно разозлился.

— Это он предложил спрятать тело?

— Да, мы ведь сначала хотели похоронить ее в саду, за домом. Но Мерримен нас отговорил, сказав, что рано или поздно труп найдут. Тогда мне пришла в голову мысль сбросить тело в море, и Мерримен помог мне отнести его в машину.

— Говоришь, убитая была раздета?

— Да, мы завернули ее в одеяло. — По лицу его пробежала судорога.

— А куда же девалась ее одежда?

— Лежала на диване.

— Ее Феба раздела?

— Нет. Вряд ли. Сам не понимаю, как это получилось, мистер Арчер. Я ведь тут же уехал.

— Оставив Фебу наедине с Меррименом?

— Да, пришлось. — У парня на лбу выступил пот, он вытер его тыльной стороной ладони и подпер голову рукой. — Мерримен выгнал меня и сказал, чтобы я не вздумал возвращаться. И я подчинился — выхода ведь у меня не было. Больше всего я тогда боялся, как бы он не засадил Фебу за решетку, хотя теперь знаю: есть вещи похуже тюрьмы.

Бобби тяжело вздохнул. Как видно, он только-только начинал приходить в себя после всего, что с ним произошло за последние два месяца. На него было страшно смотреть. Я встал и опять подошел к окну. Женщина с зонтиком стояла как вкопанная абсолютно в том же положении. Вид у нее был такой, словно последний раз она пошевелила рукой в 1928 году. В желто-зеленое небо взвилась стайка дроздов. Гулявший по лужайке мужчина вскинул голову и погрозил птицам кулаком.

Начинало смеркаться. Кто-то позвал «птицененавистника» в здание, и он послушно зашагал к дверям. Сестра в накинутой поверх халата куртке подошла к стоявшей под зонтом женщине, и они медленно двинулись к входу в клинику, еще минута — и дверь за ними захлопнулась.

В комнату тоже просочились сумерки, и вскоре совсем стемнело, однако ни Бобби, ни я свет включать не стали. Я замер, точно рыбка на дне темного аквариума.

Под рукой Бобби скрипнул кожаный подлокотник. В темноте видны были только его белое, как бумага, лицо и руки.

— Сам не понимаю, почему я это сделал, — раздался во мраке его голос. — Мне тогда казалось, что иного пути нет. А потом я стал ждать. Ждать и уповать на лучшее. Все надеялся: Феба даст о себе знать, что-то прояснится. А ведь надеяться было не на что. — Бобби помолчал, а затем дрожащим от отчаяния, низким голосом добавил: — Моя мать этого не переживет.