Рэймонд Чандлер - Сестричка

Я направился к двери в смотровую. В воздухе по-прежнему стоял аромат перезрелых персиков. Проходя в дверной проем, я ударился об оба косяка и остановился, чтобы вновь осмотреться.

И тут я услышал в коридоре шаги. Устало прислонился к двери и прислушался.

Медленные, шаркающие, с долгими промежутками. Сперва они казались крадущимися. Потом – очень, очень усталыми. Старик, пытающийся добраться до своего последнего кресла. Значит, нас двое. А потом безо всякого повода я подумал об отце Орфамэй на веранде в Манхеттене, штат Канзас, медленно идущем с холодной трубкой в руке к своей качалке, чтобы сесть, глядеть на газон перед домом и наслаждаться экономичным курением, которое не требует ни табака, ни спичек и не пачкает ковер в гостиной. Я приготовил ему кресло. В тени, на конце веранды, где растут пышные бугенвиллии. Помог ему сесть. Он поднял взгляд и благодарно улыбнулся. Откинулся назад, и ногти его царапнули о подлокотники кресла.

Ногти царапнули, но вовсе не о подлокотники. Это был реальный звук.

Раздался он вблизи, за дверью, ведущей из смотровой в коридор. Легкое, еле слышное царапанье. Наверно, какой-то котеночек просит, чтоб его впустили.

Марлоу, ты же любишь животных. Подойди и впусти котеночка. Я направился к двери. Добрался до нее с помощью славной смотровой кушетки. Царапанье прекратилось. Несчастный котеночек, ждет, чтобы его впустили. У меня навернулась слеза и скатилась по морщинистой щеке. Я оторвался от кушетки и прошел целых четыре фута к двери. Сердце бешено колотилось. Глубоко вдохнув, я ухватился за дверную ручку. В последний миг мне пришло в голову вытащить пистолет. Прийти-то пришло, но этим и ограничилось. Такой уж я человек, любую мысль мне надо повертеть и так, и эдак. К тому же пришлось бы выпустить из рук дверную ручку. Это казалось слишком сложной задачей. Я открыл дверь.

Он держался за косяк четырьмя скрюченными бело-восковыми пальцами. Его слегка выкаченные серо-голубые глаза были широко открыты. Они глядели на меня, но ничего не видели. Наши лица разделяло всего несколько дюймов. Его и мое дыхание смешивалось в воздухе. Я дышал часто и шумно, он – еле слышно. Кровь пузырилась у него на губах и стекала по подбородку. Что-то заставило меня глянуть вниз. Кровь медленно текла из его штанины на башмак, с которого так же неслышно стекала на пол. Там уже образовалась кровавая лужица.

Мне не было видно, куда он ранен. Зубы его щелкнули, и я подумал, что он заговорил или попытается это сделать. Но больше он не издал ни звука.

Дыхание его прервалось. Челюсть отвисла. Потом раздался хрип.

Резиновые каблуки скользнули по линолеуму между ковром и порогом. Белые пальцы сорвались с косяка. Корпус повело в сторону. Ноги отказывались держать туловище. Колени подогнулись. Тело повернулось в воздухе, словно пловец в воде, и повалилось на меня.

В тот же миг, казалось, на полном исходе жизненных сил, другая его рука, та, что была не видна, взлетела в конвульсивном взмахе. Когда я потянулся к нему, она упала мне на левое плечо. Какая-то пчела ужалила меня между лопаток. Что-то еще, кроме вывалившейся из моей руки бутылки со спиртом, стукнулось о пол и откатилось к стене.

Крепко стиснув зубы, я расставил ноги и подхватил его под мышки. Весил он не меньше пяти человек. Я отступил назад и сделал попытку удержать раненого. С таким же успехом можно было пытаться поднять за комель срубленное дерево. В результате мы оба свалились. Голова его стукнулась о пол. Я не мог ничего поделать. Не мог собраться с силами. Слегка сдвинув его, я высвободился. Встал на колени, нагнулся и прислушался. Хрип прекратился. Наступила долгая тишина. Потом раздался тихий вздох, очень спокойный, вялый, неторопливый. Снова тишина. Еще один, еще более медленный вздох, ленивый и мирный, как обдувающий качающиеся розы летний ветерок.

Что-то произошло с его лицом – эта не поддающаяся описанию перемена всегда происходит в ошеломляющий и непостижимый миг смерти, – оно разгладилось и стало каким-то детским. Теперь оно выражало некое затаенное веселье, уголки рта как-то шаловливо поднялись. Все это было совершенно нелепо, потому что я прекрасно знал, что Оррин Квест вовсе не был таким в детстве.

Вдали завыла сирена. Не вставая с колен, я прислушался. Вскоре вой стих. Я поднялся на ноги, подошел к боковому окну и выглянул. Перед похоронным бюро Гарленда была очередная похоронная процессия. Улица снова была забита машинами. Люди медленно проходили мимо розового куста. Очень медленно. Мужчины снимали шляпы задолго до того, как подойдут к маленькому портику колониального стиля.

Я опустил штору, подошел к бутылке со спиртом, поднял ее, обтер платком и отставил в сторону. Спирт мне был уже не нужен. Я нагнулся снова, и пчелиный укус между лопатками напомнил, что мне нужно поднять с пола еще кое-что. А именно – лежащую у плинтуса вещь с белой деревянной рукояткой.

Пешню не длиннее трех дюймов, со спиленным лезвием. Я поднес ее к свету и поглядел на острый, как игла, кончик. Казалось, на нем есть пятнышко моей крови. Я осторожно коснулся острия пальцем. Крови не было. Кончик был очень острым.

Поработав еще немного носовым платком, я нагнулся и вложил пешню в ладонь его бело-восковой на темном ворсе ковра правой руки. Выглядело это очень уж не правдоподобно. Я потряс его руку так, чтобы пешня вывалилась на ковер. Затем решил было обшарить его карманы, но, должно быть, их уже обшарила более безжалостная рука.

Внезапно испугавшись, я проверил свои карманы. Все оказалось на месте.

Даже «люгер» в наплечной кобуре. Я достал его и понюхал дуло. Из пистолета не стреляли, это можно было понять и без осмотра. Получив пулю из «люгера», особенно не походишь.

Я перешагнул через темно-красную лужицу у двери и выглянул в коридор.

Дом по-прежнему был тихим и зловещим. Кровавый след привел меня в какую-то комнату. Кушетка, письменный стол, несколько книг и медицинских журналов, пепельница с пятью овальными окурками. Что-то, отливающее металлом у ножки кушетки, оказалось стреляной гильзой от пистолета тридцать второго калибра. Еще одну гильзу я обнаружил под столом. Я поднял их и сунул в карман.

Выйдя из этой комнаты, я поднялся наверх. Там находились две спальни.

Обеими пользовались, но из одной была убрана вся одежда. В пепельнице лежали овальные окурки доктора Лагарди. В другой спальне оказался скудный гардероб Оррина Квеста. Второй его костюм и плащ были аккуратно повешены в чулане, рубашки, носки и белье так же аккуратно сложены в ящике шкафа. У задней стенки под рубашками я обнаружил «лейку» с объективом «Ф-2».

Все вещи я оставил на месте и спустился в комнату, где лежал безразличный к этим мелочам мертвец. Из чистого каприза я обтер платком еще несколько дверных ручек, поколебался у телефона в вестибюле, но не стал к нему прикасаться. Раз я был жив, значит, доктор Лагарди никого не убивал.