Валерий Гусев - Вольный стрелок

– Докладывай, святой отец, – сказал я, разглядывая пепельницу, полную чужих окурков.

– Только что был человек от Боксера. План твой проходит. Завтра ждут от меня ракету для катера и сигнала по рации в центр.

Во как! Не жулики, а стало быть, внешняя разведка. Шпионы с холода.

– Тебя уберут в море, – продолжил он. – Под водой. И в пещере твой труп спрячут.

– А грузина?

– Грузин будет спать. До полудня.

– Что с яхтой решили?

– Этого не знаю. Спросить побоялся. Но под контролем будут держать.

– Кроме тебя, кто-то подстраховывать будет?

– Отсюда – нет. Только с моря.

– Специалист этот – откуда свалится?

– На машине приедет. Мои действия какие?

– У тебя свое начальство есть…

– Вредный ты мужик, Серый.

– Это еще что! Вот узнаешь меня поближе – ахнешь! – Я помолчал, отделяя паузой его доклад от моих последующих приказаний. – Стало быть, так: делай все, что тебе положено, только не подстрели меня в азарте. Не люблю я этого… Возможно, на вилле будет большой шум. Как он уймется, как гости разъедутся, спустишься ко мне, получишь инструкции.

– Не боишься заварушки?

– А ты?

– Я рад, – сказал он, подумав. – За себя.

– И я рад, – сказал я, вставая. – Тоже за тебя. Монашке своей передашь, чтобы меня не боялась. Скажешь: Серый Чуню помнит.

– Что? Как?

– Закрой рот. Желудок застудишь. – Не принял я его удивления. – Не провожай меня.

Я все-таки не хотел исключать, что Монаху в келью подсадят еще одного умельца, для верности. Скорее всего снайпера. Да и в целом все должно быть с моей стороны безупречно натурально. Раз уж Серого убьют, значит, и нет его. На время, стало быть.

Мой козырь. Причем не шестерочка мелкая, а вроде короля. Ну уж никак семерки не ниже.

Вернулся я тем же путем – в окошко, шкодливым любовником. Благополучно. Тем более что вся компания умелась купаться, и, судя по тому, как тяжело плескались в берег волны, Анчара тоже в море затащили, утопят еще джигита – так его «кепок» и поплывет. На родину, в Турцию.

Наверняка Женька сработала. Нет, точно, если мы с ней и на этот раз вывернемся (что вряд ли), жениться – не знаю, а тостер ей куплю. С мещерских денег. Раз уже ей ожерелье козлиное не пришлось…

И я снова сел за стол.

Арчил Мамаладзе (Анчар). Родился в простой трудовой, крестьянской, что ли, семье, в горном селении. Рано остался без родителей, с малой сестренкой на руках.

Сестра училась в городе. Арчи справлял хозяйство – виноградник, кукуруза, несколько барашков, коза и куры.

Горные кручи, шумящая по камням речка, охота в горах.

Он гордился своим древним родом – воинов и земледельцев. Он гордился юной красавицей сестрой. Будто был ее отцом, а не братом. И берег ее. Ради нее он трудился, ради нее он жил.

Но уже расползалась из городов грязная скверна. Отравляла ядовитым облаком древнюю землю, освященную трудом и праведными битвами. Заражала молодежь.

Все становилось иным – одежда, нравы, музыка и песни, мысли и чувства. Уважение к старшим сменялось небрежением и насмешкой. Над мудростью отцов издевались, их снисходительно учили жить на чужой манер. Дети стали забывать обычаи предков, внуки грубили старикам. Презрительно смеялись над горем ближнего, не радовались его счастью. Искали в жизни иных дорог, легких своей дозволенной подлостью…

«Рядом Сосед жил. Очень богатый. Самый богатый в селе. Дом большой. И в доме все было. Три машины. Три сына. Приехали из города отдыхать. Отец рад был. Еще не знал, что на большое горе приехали. Все село стало гостем. Столы накрыли во дворе под чинарами. Хорошие тосты говорили Соседу и его детям. И друзьям его детей. Пели песни и танцевали танцы. Потом старшие пошли спать. Молодые остались на свои песни и пляски. И Сулико осталась с ними. Будь проклята эта ночь…»

Долго ревела над селом чужая в горах музыка. Долго шумела пьяная молодежь. А потом случилось страшное.

Их было семеро, молодых людей. Не людей, конечно, но как их назвать? Нет такого слова на земле.

Утром дети Соседа и их друзья из города (за здоровье и счастье которых от сердца поднимались полные бокалы) умчались на своих машинах вниз. Они были уверены, что бедная девушка, у которой на свете – только брат, скроет свой позор.

Анчар укрыл буркой бившуюся в истерике Сулико и пришел к большому дому Соседа. Остановился в воротах, не вошел во двор.

Постаревший Сосед вышел на крыльцо. Стоял, сгорбившись. Ждал.

Анчар поднял руку.

– Не делай этого, – глухо попросил Сосед. – Ради моих седых волос. Ради спокойной кончины.

– Это было в твоем доме, – глухо возразил поседевший мальчишка Анчар. – Так пусть на крыльце твоего дома вырастет трава. Это были твои дети. Так пусть на твою могилу приходят только собаки и свиньи.

Сосед уронил голову на грудь и молча вернулся в дом.

«Это самые страшные проклятия у нас. Это значит, что в его дом больше никто и никогда не войдет, чтобы разделить с хозяином радость и скорбь, хлеб и кров. И могила его будет заброшена и забыта даже самыми близкими людьми. Так, да».

Вечером дом загорелся. То ли не выдержав того, что в нем случилось, и позора праведного проклятия; то ли не выдержал сам хозяин.

Анчар дом не поджигал. Он достал из сундука дедов карабин, бурку и горсть патронов и сел в засаду. В самом подходящем месте дороги. Там, где она делала самый крутой поворот над самой глубокой пропастью. Ведь патронов у него было мало.

Он ждал три дня. И три ночи. Почти без пищи. Была только вода в баклажке. Бурка укрывала его днем от солнца, ночью спасала от холода…

– В милицию не заявил?

– Они очень богатые были, какая, слушай, милиция…

Дождался. В машине ехали трое – сыновья Соседа, торопились, видимо, знали уже и о своей беде. Спешили разделаться с Анчаром.

Он выстрелил вовремя и точно: машина еще шла по прямой перед поворотом, а пуля вошла водителю в лоб.

Сбив несколько белых столбиков, машина исчезла в пропасти. Не скоро донеслись со дна ее удар и взрыв, не сразу поднялось из пропасти черное облако.

Анчар аккуратно сделал на прикладе карабина глубокие зарубки охотничьим ножом, вернулся домой, собрал в корзину припасы и скрылся в горах – оставались еще четверо…

– А сестра?

– Сулико не пережила позора, зачахла. И утонула в реке. Сама. Поэтому я эту песню больше не пою. Вот с Женечкой пел. Она очень на сестру похожа. Только глаза и волосы разные. По цвету. У Сулико – как ночь. У Женечки – как утро. Я пел и плакал. Но никто не видел. Я внутри плакал…

(Господи, а я его к Женьке ревновал!).

«Я могилку милой искал…»

– У моей Сулико нет могилки. Люди видели, как ее понесла река, но не нашли. Ты не знаешь, как страшно, когда некуда прийти помянуть… И сказать: «Спи, моя девочка. Все, кто тебя обидел, ушли на тот свет. Там их еще накажет Бог».