А. Веста - Звезда волхвов

– Я трепещу, как мальчишка, перед вашей красотой и перед странными познаньями, словно вы средневековая ведьма и одновременно доктор всех наук, – отвесил тяжеловесный комплимент Порохью. – По-моему, пора переименовать все поганки в «коммуняки», ведь идеология давно изменилась, и на язычников больше никто не обижается, чего нельзя сказать о бывших партийцах, – хохмил Порохью.

Флора незаметно нашла руку Егора и пожала, словно ища поддержки или обещая награду.

Курт увлеченно хрустел солеными огурцами.

– Я все понял! – внезапно воскликнул он. – Соль есть символ солнца! Соленый огурец – это секретная доктрина Руси, символ вечной жизни, и русские настолько мудры, что хранят это знание в тайне. Кажется, я понял, почему в старину сжигали слишком умных и красивых женщин!

– Не пора ли поговорить о деле, наша полночная трапеза похожа на собрание заговорщиков, – улыбнулась Флора.

– Ну что ж, давайте, – согласился Курт. – Миллион в иностранной валюте за картину неизвестного художника вполне достаточно, чтобы мы завершили наши переговоры.

Севергин ожидал, что скажет Флора. На миг ему показалось, что параллельно с любовной игрой и интеллектуальными композициями эта женщина строит хитрый расклад, где на кону стоят не деньги, а нечто большее.

– Я не продам портрет сестры.

– Хорошо, в таком случае я согласен даже на авторскую копию, разумеется, за меньшие деньги.

– Вы хорошо знаете, что картину невозможно повторить.

– Могу ли я увидеться с художником?

– Он исчез.

– Я подниму цену!

– Нет, Курт... Картина не продается... Простите, я оставлю вас. – Флора встала и, шурша платьем, покинула террасу.

Едва они остались одни, Порохью скакнул на стуле и зашептал на ухо Севергину:

– Помогите мне выйти на спецслужбы. КГБ – три страшных буквы! Но в них сейчас вся моя надежда.

– КГБ давно нет.

– Я знаю. Но дух советской инквизиции неистребим! Только это сумрачное общество иезуитов, паладинов безумной красной мечты может помочь мне. Я должен разыскать художника на земле или под землей!

– У меня нет связей в ФСБ.

– Тогда помогите вы, вы! Вы рядом с Флорой. Рано или поздно информация о художнике всплывет, и я дорого заплачу вам.

– Я не торгую информацией. Простите, я покину вас, как-никак, я охранник, а моя хозяйка слишком долго отсутствует.

– Постойте, я не все сказал! – крикнул вдогонку Порохью.

Севергин насквозь простегал маленький парк, рассекая чинно прогуливающиеся пары, вызывая подозрение. За деревьями белел неосвещенный греческий портик. Повинуясь интуиции, он подошел ближе, заглянул за колонны и замер.

Флора, опустившись на одно колено, говорила с седовласым патрицием, тем самым, что встретился им на аллее. Из-под распахнутого плаща светилось ее обнаженное колено. С выражением мольбы и боли она держала руку седовласого. Невозмутимый, как сфинкс, он покровительственно положил руку на ее темя.

– Это же Черносвитов, – раздался над ухом хриплый шепот Порохью. – Ого, что я вижу?!

Все так же стоя на одном колене, Флора поцеловала руку седовласого. Ее глаза были закрыты, на лице плавало выражение кошачьего блаженства.

– Назревает интрижка. Ваша хорошенькая хозяйка, должно быть, хочет сбыть Черносвитову картину пропавшего художника или сдать ее на хранение. Но для этого вовсе не обязательно прятаться в портике Цереры и расстегивать ему брюки.

– Пойдемте отсюда, Порохью.

Стиснув зубы, Севергин тащил немца вдоль аллеи. Тяжело дыша, привалил его спиной к дереву.

– Вы сказали, что знаете этого человека?

– Прекрасно знаю, и не надо давить на мой живот. Это господин руководит реституцией, то бишь возвращением в Германию культурных ценностей, захваченных русскими во время войны. Пользуясь случаем, хочу сказать вам, как представителю русского народа, – ни за что не отдавайте этих шедевров! Обладая таким сокровищем, каждый русский богат, как нефтяной араб...

Севергин выпустил немца из жесткого захвата.

– ...А вы отдаете их задарма! – продолжал немец, задыхаясь от быстрой ходьбы. – Похоже, ваш народ просто не понимает, о чем идет речь, когда ему толкуют о возвращении культурных ценностей, за которые ваши отцы заплатили кровью. В пружинах реституции кроется тайна мировой политики. Судите сами, почти полвека в руках Москвы были масонские архивы, захваченные в Нюрнберге. А я напомню вам, что именно в Нюрнберге в конце сороковых годов Гитлер учредил музей масонства. В сорок пятом все бумаги отбыли в Москву, и за все эти годы никто не удосужился в них заглянуть. Что это? Беспечность? Нет! Это приказ не трогать спящих сфинксов . Черносвитов уже разбазарил гигантские ценности, а теперь собирается вернуть архивы тайных обществ: иллюминатов и розенкрейцеров, но не в Германию, как можно было подумать, а прямиком в Лондон! Чуете, откуда дует ветер?

– Об этом кто-нибудь знает?

– Разумеется! У вас же «гласность»! Об этом деликатно писали в газетах, в разделе «Новости культуры», но никто не обратил на это внимания. Почему русские столь невнимательны и пассивны? Опять загадка русской души, или для вас нет ничего важнее огурцов?

– А вы-то что так переживаете?

– Это и моя трагедия тоже, – вздохнул Порохью. – Я подозреваю, что я наполовину русский, – добавил он, точно сознаваясь в детской шалости.

– На чем основаны ваши подозрения?

– Судите сами – я до слез обожаю Россию, вашу народную музыку, все эти поля, березы и белые церкви на холмах, и если быть честным до конца, я мечтаю жить где-нибудь в глухой деревеньке, колоть дрова, копать картошку и коротать вечера под пение ветра в трубе и тульскую трехрядку.

– Да, необъяснимые порывы для преуспевающего гражданина Объединенной Европы.

– Сейчас вы все поймете. Я родился зимой сорок шестого года. Сразу же после моего рождения мать сдала меня в приют. Так поступали немки, изнасилованные в период русской оккупации. Я дитя войны, во мне примирилась кровь враждующих народов. После раздела Германии я оказался на западной стороне. Мне повезло, я даже стал богат. Я собрал коллекцию редких вещей и реликвий, я стал известен, но всегда и всюду я был одинок, точно сирота.

Порохью по-детски шмыгнул носом. Они дошли до арки ворот. Севергин протянул руку для прощания.

– И все же позвоните мне, если что-нибудь узнаете о художнике, – грустно попросил Порохью и сунул в карман Севергина визитку.

Флора выскользнула из сада минут через сорок. Придерживая у горла плащ и нервно постукивая каблучками, прошла к припаркованному автомобилю. Севергин ждал ее у обочины.