Дмитрий Миропольский - Тайна двух реликвий [litres]

Старинная традиция троекратного лобзания давно забыта. Сейчас в России при встрече целуются один раз; во Франции, как и в остальной Европе, – дважды, но Жюстина после второго поцелуя потребовала:

– Quatre! – и снова чмокнула Одинцова в обе щеки. Несмотря на много лет работы в Лионе, она целовалась четыре раза, как истинная парижанка.

Ева ревниво наблюдала за экс-президентом Интерпола, но повела себя более сдержанно. Не хотелось показывать Вейнтраубу и Жюстине, что с Одинцовым её связывают не только дружба и взаимная симпатия. Впрочем, прижимаясь к щеке своего мужчины, Ева всё-таки успела шепнуть:

– Ты скучал по мне или по ней?

– Я очень по всем по вам соскучился! – тут же во всеуслышание с улыбкой объявил Одинцов и до хруста обнял Мунина.

Обниматься с Вейнтраубом ему бы в голову не пришло; миллиардер на это и не претендовал. Стоя чуть в стороне, он коснулся пальцами козырька бейсболки, словно это был котелок или цилиндр, со словами:

– Добро пожаловать, мистер Одинцов. Полагаю, в самолёте вас накормили, и вы не голодны. Надеюсь, ваша рана не представляет опасности. Но тем не менее просил бы вас уделить немного времени моему врачу. Он вас осмотрит.

Порученец в Сан-Диего, конечно же, доложил Вейнтраубу о покупке хирургических инструментов, бинтов и лекарств. У Жюстины в глазах появился профессиональный полицейский блеск; она впилась взглядом в Одинцова, а Ева взволнованно спросила:

– Какая рана? Ты ранен?!

– Да ну… Руку слегка поцарапал, – отмахнулся Одинцов, но старик повторил:

– Очень прошу вас. Врач уже ждёт.

Пришлось Одинцову потратить ещё полчаса на общение с врачом. Тот осмотрел раны; проверил, вся ли картечь удалена, похвалил Одинцова и, поколдовав ещё немного, отпустил с миром и рукой на перевязи.

Компания ждала в шезлонгах у бассейна. Жюстина пыталась выяснить, где и почему ранен Одинцов: до этого была речь про то, что он скоро приедет; были шутки про его тягу к опасностям, а про реальную угрозу для жизни никто не говорил. В ответ все поклялись Жюстине, что ничего не знают и ждут объяснений от самого Одинцова. Но когда он пришёл, слово взял Вейнтрауб.

– Что ж, леди и джентльмены, мы наконец-то в сборе, – начал старик, поднимаясь из шезлонга, и гости тоже встали. – Поверьте, я очень рад вас видеть. Вы даже не догадываетесь, насколько рад. И ещё я рад, что вы сумели собраться так быстро, а мне для этого почти не пришлось прилагать усилий. Это говорит о многом… Да, не удивляйтесь моим словам. Сейчас они могут показаться странными, но скоро вы поймёте, чтó я имею в виду. Пусть эта милая домашняя обстановка, – он небрежно указал в сторону бассейна, – не вводит вас в заблуждение. Настал исключительно торжественный и важный момент. Причём важный не только для меня и для каждого из вас, но и для всего человечества. Патетично звучит, не правда ли? Мне хотелось сказать вам что-то подобное ещё весной, однако вы лишили меня такой возможности…

Жюстина подняла указательный палец, прося слова, но Вейнтрауб покачал головой:

– Не возражайте, мадам де Габриак. Если тогда я, признаться, был очень зол на всех вас, то сейчас я благодарен, что с Ковчегом Завета всё случилось именно так, а не иначе. Вы трое, – взгляд старика скользнул по Еве, Одинцову и Мунину, – лучше, чем кто-либо на свете, знаете, что надо делать. Вы не отдаёте себе в этом отчёта, но каждый раз поступаете правильно. Вами руководит алгоритм, который позволяет из множества вероятных шагов безошибочно выбрать лучший… Ева, мы с тобой обсуждали это на днях.

Ева кивнула; Одинцов покосился на неё с интересом.

– Мне остаётся только следить за вашими действиями, не пытаясь на них повлиять, – продолжал Вейнтрауб. – Я вынужден под вас подстраиваться – помните наш разговор, мистер Мунин?.. По этой причине я не торопил встречу с мистером Одинцовым: она должна была произойти естественным образом. Так и случилось. Мы видим, что наш друг сменил привычную для себя суперпозицию на более спокойное состояние. Можно сказать, ящик открыт, кошка жива и практически здорова… Чуть позже вам объяснят, о чём я говорю, – сказал он Одинцову. – А пока будем считать вводную часть оконченной. Перейдём к делу.

Старик прокашлялся и отхлебнул чаю со льдом, который в эти жаркие дни держал под рукой.

– Леди и джентльмены! – проскрипел он. – Позвольте теперь уже официально заявить, что я основал культурный фонд. Его главой мне хотелось бы видеть мадам де Габриак. Она пока не дала своего согласия, но полагаю, это дело ближайшего времени. Дело в том, что я передаю в распоряжение фонда личную коллекцию произведений искусства. Уникальных и бесценных. Большинство из них считаются утраченными, человечество с ними давно попрощалось. Но сегодня начнётся их возвращение. Это ли не важный и торжественный момент?! Обращаю ваше внимание: никто в мире не видел мою коллекцию целиком. Ни одна живая душа! Вам выпала честь быть первыми. Прошу оставить здесь смартфоны и следовать за мной.

Вейнтрауб провёл гостей через просторную гостиную вглубь дома – к лифту. Компания вошла в просторную кабину. Старик вставил ключ в отверстие под нумерованными кнопками на панели управления и нажал несколько кнопок. Двери закрылись, лифт едва ощутимо качнулся, но было не понять, в какую сторону он поехал и насколько быстро. В специальном окошке вместо номеров этажей бежали по кругу лучики, похожие на индикатор загрузки файла на мониторе компьютера.

Когда двери лифта снова разъехались, Вейнтрауб просил своих спутников обождать, а сам вышел в небольшой освещённый тамбур и поманипулировал у стальной двери, которая закрывала вход в хранилище. Отключив сигнализацию, он отпер замки, сделал приглашающий жест и повёл гостей внутрь. За дверью располагалась анфилада зальчиков; в мёртвой тишине с потолка светили тусклые лампы, по стенам были опущены противопожарные жалюзи. Зальчики выглядели пустыми.

Жюстина посмотрела на часы и, заметив недоумение Евы, пояснила:

– Засекаю момент исторического события.

– Двадцать шестое июля; шесть вечера для ровного счёта, – с готовностью сказал Мунин.

– Это по восточному времени; на Западном побережье ещё трёх нет, – возразил Одинцов. – А дома уже двадцать седьмое, два часа ночи… С путаницы начинаем.

Вейнтрауб не обратил внимания на ироничный тон разговора у себя за спиной. Из крепления, прикрученного к стене, старик вынул планшетный компьютер и потыкал пальцем в дисплей. Зальчики наполнились шуршанием: все жалюзи разом поползли вверх, открывая в стенах освещённые ниши с сокровищами коллекции.

Жюстина ахнула, увидав первую же картину. На вертикальной доске под лаком была изображена во весь рост молодая обнажённая женщина. Тщательно выписанные формы и феноменальная проработка деталей создавали впечатление эротической фотографии. Рыжеволосая красавица кокетливо смотрела в сторону, но при этом обнимала огромного белого лебедя. Птица, привстав на лапах, льнула к женщине: изящная длинная шея повторяла изгибы человеческого тела, а мощные крылья были распахнуты в ответном объятии. Лебедь заглядывал в лицо женщине совсем не птичьими глазами с поволокой, а необычно изогнутый клюв напоминал усмешку соблазнителя. У ног любовников копошились четверо младенцев, которые только что вылупились из непомерно больших яиц. Позади темнел грот в скалах, поросших деревцами; фоном служила долина с аккуратными средневековыми домиками и полями, на горизонте возвышались горы.