Дмитрий Миропольский - Тайна двух реликвий [litres]

– Я хотела бы подняться в номер и привести себя в порядок, – сказала Ева.

– Вы прекрасно выглядите, – уверил её Штерн. – Прошу простить, но времени у меня в обрез. Надо срочно возвращаться в Майами… Идёмте, я вас долго не задержу.

Штерн привёл гостей в комнату с двумя окнами. Это был одновременно кабинет и музей. При входе стоял старинный письменный стол; остальное пространство комнаты почти целиком занимали стеклянные шкафы и витрины с глиняными черепками, предметами древнего быта, статуэтками и прочими антиками – даже Мунин с ходу не разобрал, что там было.

– Это мистер Штольберг, здешний управляющий, – представил Штерн старика лет семидесяти пяти, который поднялся из-за стола навстречу гостям. Орлиный нос, пронзительный взгляд и остатки шевелюры, редким белым пухом покрывавшие веснушчатый череп, делали его похожим на птицу. Бледная кожа выглядела необычно для солнечной страны. Поверх рубашки с галстуком на старике была надета вязаная жилетка: от кондиционера под потолком веяло бодрящей свежестью.

Штольберг предложил вошедшим взять стулья, втиснутые на свободные места между витринами. Похоже, предметы мебели тоже были музейными экспонатами. Мунину подвернулся изящный венский стул. Такой же, но другого цвета, Одинцов поставил к столу для Евы, а сам занял приземистый табурет с тиснёной кожаной подушкой на сиденье. Штерн выбрал тяжёлый готический стул с высокой спинкой.

– Мне выпала большая честь принимать вас в этом доме, – начал Штольберг, пока гости рассаживались. Он говорил по-английски с немецким акцентом, как и Вейнтрауб, но мелодика речи была другой: сказывалась долгая жизнь на Ближнем Востоке. – Я очень рад видеть вас, и чуть позже вы поймёте, почему. К великому сожалению, мою радость омрачила смерть мистера Вейнтрауба. Многие годы он был попечителем и в полном смысле слова благодетелем нашей общины. Коллега Штерн передал мне его последнее поручение…

Штерн приложил руку к сердцу.

– Ещё два слова, – сказал он Штольбергу и обратился к троице: – Я должен принести свои извинения за то, что не отвечал вам на важные вопросы. Теперь время пришло. Безусловно, это надо было бы сделать в намного более торжественной обстановке, но – увы… Вас удивили результаты генетических анализов. Вы трое – довольно близкие родственники. Глядя на вас, любой скажет, что это невозможно: более разных людей трудно себе представить. Однако чудеса на Святой земле в порядке вещей. А мы с вами не просто в Израиле. Мы находимся в месте, которое имеет к вашему происхождению и вашему родству самое непосредственное отношение… Прошу, коллега.

– Это место называется Американской колонией, – снова начал Штольберг. – Запомните на случай, если вам придётся искать его на карте или в справочниках. Американская колония, именно так. Но в действительности больше полутора столетий назад здесь появилась колония германских тéмплеров. Пусть вас не смущает созвучие с тамплиерами: слова действительно восходят к одному корню. Тамплиеры называли себя рыцарями Храма, а мы – Храмовым обществом, Tempelgesellschaft . В нашем обществе состоят коллега Штерн и многие другие сотрудники мистера Вейнтрауба…

После вступления Штольберг перешёл к основному рассказу, который – к полному изумлению троих гостей – действительно объяснил их родство. Ева и Одинцов находились под сильным впечатлением, но больше всех был потрясён Мунин, который оценивал происходящее взглядом профессионального историка. К сожалению, обо многом Штольберг упомянул поверхностно из-за спешки Штерна или вовсе умолчал…

…однако Мунина было уже не остановить. Позже он обстоятельно расспросил Штольберга; изучил документы, которые нашлись в «Бейт-Иеремия», и сам навёл кое-какие справки. По результатам исследования Мунин порадовал Одинцова и Еву сообщением:

– Всё началось не в Израиле, а в России больше трёхсот лет назад!

– Спасибо, что не от Адама начал, – привычно съехидничал Одинцов, но историк был окрылён и в кои-то веки не обратил внимания на шпильку.

Рассказ Штольберга выглядел неровным пунктиром. Одни события смотрелись слишком жирной и длинной чертой; другие могли оказаться важными, но вместо них зиял пробел.

Мунин перепроверил слова Штольберга, многое уточнил – и превратил пунктир в непрерывную линию. В результате вышла довольно складная история. Но попытка поделиться ею с компаньонами оказалась неудачной: Одинцов и Ева увязли в потоке информации. Неугомонный Мунин каждую свободную минутку стал проводить за компьютером; он с усилием избавился от многих вкусных подробностей – и оставил только строгую последовательность событий, которые, по его мнению, представляли первоочередную важность.

Такое изложение вместе с рассказом Штольберга устроило компаньонов Мунина куда больше.

При Петре Первом с 1703 года в лейб-гвардии Преображенском полку служил Василий Одинцов. Он доблестью выслужил дворянство и по службе оказался на Урале с заводчиками Демидовыми. Выйдя в отставку, Одинцов осел в тамошних краях, затеял добывать соль и сделал на этом первое состояние.

С 1740-х годов при дочери Петра – императрице Елизавете – русская чёрная икра славилась по всей Европе: её везли туда тысячами пудов. Государыня велела солить икру только голубой гранаткой; использовать другую соль было запрещено высочайшим указом. К тому времени наследники Василия Одинцова владели соляными копями неподалёку от Перми, где только и добывали голубую гранатку. С 1755 года семья начала стремительно богатеть.

В 1812 году Одинцовы храбро воевали с Наполеоном, а Матвей Одинцов, продолжавший непрестижное для дворянина семейное дело, в самые трудные дни за свой счёт поставлял оружие и боеприпасы для армии. Государь Александр Первый этого не забыл: после войны он осыпал милостями Матвея и всё семейство. Благосостояние Одинцовых продолжало стремительно расти.

– Предка по мужской линии можно проследить даже не через сотни, а через тысячи лет, – объясняла Ева, когда троица пыталась разобраться в своей генеалогии. – Причём безошибочно: Y -хромосома передаётся от мужчины к мужчине и в следующих поколениях никуда не девается.

Нехорошая полоса в истории семьи началась после восшествия на престол следующего императора – Николая Первого. Одинцовы не участвовали в декабрьском восстании 1825 года, но в бумагах декабристов их имена были упомянуты. Молодым, полным сил гвардейцам пришлось оставить службу и разъехаться по имениям. Бывшие офицеры, не стеснённые в средствах, вовсю прожигали жизнь, тоскуя в провинции по блеску имперской столицы, и скоро канули в небытие – все, кроме одного.