Дмитрий Миропольский - Тайна двух реликвий [litres]

Когда они заняли места, Одинцов с интересом повертел в руках набор для пассажиров бизнес-класса – в запаянной упаковке лежали беруши, маска на глаза, щётка с зубной пастой и безразмерные носки. В комплект входила миниатюрная бутылочка сока. Одинцов расправился с нею одним глотком и спросил Мунина:

– Что это ты зарделся, как маков цвет, когда я тебя сынком назвал?

– Не привык, – пробурчал тот.

– Привыкай. Нам этот спектакль ещё долго играть… А ты вообще своих родителей помнишь хоть немного?

Мунин отвернулся к иллюминатору. Когда он откровенничал о своём детстве в Лондоне, лопоухая гламурная телевизионщица задавала похожие вопросы. Но ей отвечать желания не было, а тут спросил Одинцов, который раньше этим не интересовался. Видно, и на него повлияла игра в отца и сына…

– Не помню совсем, – сказал Мунин, снова повернувшись к Одинцову.

Его вдруг словно прорвало. Уж если британскому телевидению он выложил свою детдомовскую историю, здесь-то к чему запираться?!

Мунин рассказал, что его нашли в поезде, который шёл с территории Украины в Россию. Советский Союз несколько лет как распался, на границе у пассажиров проверяли паспорта; вагон был плацкартный, народу полно, кто-то входил, кто-то выходил… В суматохе кулёк со спящим младенцем на третьей полке просмотрели. А когда младенец проснулся и заверещал, уже никто не смог сказать – откуда он взялся.

– Это я по рассказам знаю. Слышал обрывками, когда подрос, – говорил Мунин. – Меня сдали в полицию… то есть, тогда ещё милиция была… Одеяльце на мне развернули, нашли то ли билет до Петербурга, то ли какую-то бумажку. А я же маленький, описался с ног до головы, бумажка промокла, и на ней смогли только фамилию разобрать. Хотя опять же неизвестно – фамилия это была, или ещё что; моя фамилия или нет… Решили, что моя. Стали выяснять: то ли меня забыли, то ли подбросили. Но так и не выяснили.

Мунин рассказал, как мотался по детским домам. Как немного подрос и решил сам найти своих родных. Как выяснял историю фамилии.

– Во времена Российской империи Мунины селились в окрестностях Харькова, – говорил он. – У евреев часто использовали патронимы… Это фамилии, которые образуют от имени отца или деда. А как вы думаете, от какого имени пошла фамилия Мунин?

Историк, сам того не замечая, оседлал любимого конька.

– Моня? – осторожно предположил Одинцов, боясь обидеть парня.

– Муня или Муне, – поправил тот. – Имя вообще-то из Германии. В смысле, в тринадцатом веке Германии ещё не было, но евреи там уже были. Они называли эту местность – Ашкеназ, а себя ашкеназами, потому что считались потомками Аскеназа, который был внуком Яфета.

– Погоди-погоди, – нахмурился Одинцов, – вы же семиты! Это мы потомки Яфета, а евреи пошли от Сима…

– Не мешай! – одёрнула его Ева и попросила Мунина: – Рассказывай. Это ты всё в детстве узнал?

Мунин усмехнулся.

– Нет, конечно. Это уже потом, просто между делом. Есть версия, что Аскеназ был предком скифов и сарматов, но тут отдельный разговор… Значит, ашкеназы, которые жили в будущей Германии, говорили на идиш. Это германский язык, он здорово на немецкий похож, только азбука еврейская… Ну, не важно. Так вот, имя царя Соломона на идиш тогда произносили как Муня или Муне.

– А Мунин – значит сын Соломона или внук Соломона? – снова встрял Одинцов. Ева ткнула его в бок, но не смогла удержать от следующего вопроса: – Если ты так хорошо всё знаешь, и фамилию от тринадцатого века до Харькова проследил, и с документами работать умеешь, и в архивах можешь сидеть, сколько влезет, – почему ты свою семью не нашёл за столько лет?

– Не захотел. – Историк притих на мгновение. – Нет, не так. Сначала я очень хотел. Из-за этого читать научился раньше других детдомовских и всю библиотеку прошерстил. Искал, читал всё подряд, выписки делал; у меня их воровали, я снова делал и память тренировал, чтобы всё в голове держать… Письма пробовал писать в разные конторы. Искал, искал, искал…

Сразу после взлёта, когда стюардессы раздавали обеденное меню, Ева попросила принести воды, но Мунин захотел вина. Время от времени он прикладывался к бокалу. Допил первый, взял второй и продолжил:

– В общем, я долго искал, а потом подрос и подумал: что за хрень?! Я ребёнок. Я заперт в детском доме и мало что понимаю. Но при этом рою землю. А эти… взрослые, которые меня ещё младенцем потеряли, палец о палец не ударят, чтобы ребёнка найти! Меня же не в чистом поле выронили неизвестно где! Я ехал в поезде. Откуда – примерно известно, куда – известно точно. Что, трудно было за столько лет опросить людей на станциях? Трудно было в полицию обратиться? Наверное, не каждый день в плацкартах младенцев находят…

Мунин залпом осушил бокал и потребовал налить ещё.

– Варианта два, – сказал он. – Либо меня нарочно бросили, чтобы никогда не искать, и чтобы даже следов никаких не было. Подберут добрые люди – хорошо, а сдохну – туда мне и дорога. Это первый вариант. И на хрена мне таких родителей искать? А второй вариант – они умерли, погибли, не знаю… Раньше, позже – какая разница? Главное, их больше нет на свете. Искать некого.

От нервного напряжения историк быстро захмелел и, похоже, потерял интерес к рассказу.

– Вот и всё, собственно. Решил я больше поисками не заниматься. Что так, что эдак – у меня никого нет.

– Мы есть, – помолчав, сказал Одинцов.

Мунин бросил на него осоловелый взгляд.

– Да враньё вся эта экспертиза, вы же сами говорили… А я про настоящую родню. Про отца, про мать… В крайнем случае про дядю с тётей или бабушку с дедушкой…

– На бабушку с дедушкой мы с Евой не тянем, это точно, – согласился Одинцов. – На отца и мать тоже. А на дядю с тётей – вполне.

Ева снова ткнула его в бок.

– Дядя! Дай мальчику отдохнуть.

Насчёт еврейского сервиса Одинцов оказался прав: даже в бизнес-классе пассажиров кормили так себе. После обеда, когда стюардессы разносили кофе, Мунин попросил сливок, но и тут его ждало разочарование.

– У них всё кошерное, – сказал Одинцов. – Мясное с молочным смешивать нельзя. Дадут они сливок, а вдруг ты за обедом колбаски навернул?.. Братья о тебе заботятся, чтобы не оскоромился случайно. Цени!

Преимущества бизнес-класса сказались, когда сытую компанию сморил сон. Расстояние между рядами кресел было достаточным для того, чтобы даже Ева смогла свободно вытянуть свои длиннющие ноги. Голова её покоилась на плече Одинцова, который тоже вздремнул вполглаза. После пробуждения всем пригодились зубные щётки с пастой, и протрезвевший Мунин сменил гнев на милость: конечно, не первый класс, но – неплохо, неплохо.

– Как дальше жить будем? – спросил Одинцов.