Дмитрий Миропольский - Тайна двух реликвий [litres]

Штерну и Жюстине уговаривать никого уже не пришлось.

Мунин был намерен в любом случае заниматься тайной Ковчега дальше – в одиночку или в компании Одинцова с Евой. Урим и Туммим его только подстегнули.

Одинцов не прекословил Еве, однако уважение тут было ни при чём. Хотят его компаньоны решать древние загадки? На здоровье. Вряд ли он сможет помочь мозгами – этого добра у Евы с Муниным и без него хватает. Но парочка не только умные мысли генерирует: она и проблемы создаёт одну за другой. Задача Одинцова – защищать обоих, чтобы по возможности не отвлекались и жили спокойно. А там, быть может, Урим и Туммим действительно раскроют свой секрет, или учёные без них сумеют найти подход к Ковчегу, и тогда задача Вейнтрауба перестанет существовать сама собой…

В любом случае надо было как можно скорее выцарапать у Бориса запись убийства Салтаханова, чтобы понять, наконец, кто может угрожать Еве, и нейтрализовать угрозу.

Жюстина как директор Фонда не возражала против отъезда сотрудников.

– Работайте, где вам удобнее, – сказала она. – Наш учредитель считал, что вами бесполезно управлять, и я с ним согласна. Надо помогать и подстраиваться… О’кей! К тому же в ближайшее время здесь вам будет совсем не до работы, а мне не до вас. Сперва похороны, потом всё-таки надо начать пиар-кампанию Фонда. И ещё этот внук…

– Мистер Вейнтрауб считал Генриха подонком, – сказал Штерн. – Я знаю его с детства и могу подтвердить: мистер Вейнтрауб не ошибался в людях.

– Такие умеют портить кровь. – Жюстина вздохнула. – Впереди у нас как минимум череда судебных исков, а это надолго.

– Попробует отсудить дом? – предположил Мунин.

– Если бы только дом… Мистер Вейнтрауб оставил Фонду всё своё состояние, – сказала Жюстина, и Одинцов присвистнул. – Вот именно. Когда-то старик Хилтон сделал то же самое. Он всю жизнь создавал сеть отелей, а незадолго до смерти продал, и все деньги от продажи передал на благотворительность. Денег там было на порядок меньше, зато наследников на порядок больше. Они судились лет десять, чтобы оспорить завещание.

– И как, успешно? – спросил Одинцов.

– Кое-что смогли отсудить. На хлеб с маслом хватило.

Мунина деньги не интересовали.

– А что будет с коллекцией? – спросил он. – И когда всё-таки вы откроете хранилище?

Жюстина развела руками.

– Если не найдутся коды разблокировки, очевидно, хранилище можно будет вскрыть по решению суда. С полицией, понятыми и так далее. Слухов про коллекцию много; можно сказать, все про неё знают, и внук не исключение. Но никому, кроме нас, точно не известно – какие экспонаты на самом деле собрал Вейнтрауб. Даже если их страховая оценка не превысит состояние нашего учредителя, – она окажется с ним сопоставима. Лайтингер потребует арестовать коллекцию и будет за неё судиться. Если так, тем лучше: нам это только на руку. Сделаем вскрытие хранилища и суды стержнем пиар-кампании, оповестим о сокровищах Вейнтрауба весь мир, начнём переговоры о выставках с Лувром, Эрмитажем, Уффици… Такой встряски у музейщиков не было за всю историю, уж поверьте. Изолировать коллекцию они не позволят. Лайтингеру придётся воевать со всем культурным сообществом, да и с политиками тоже. Понятно, что он проиграет, – никакие адвокаты не помогут. А в надёжной охране можете не сомневаться. И камни всегда будут для вас доступны.

За ужином Ева с Муниным сцепились в споре.

Ева предлагала соединить усилия историка и математика, чтобы представить себе людей, которые три тысячи лет назад использовали Урим и Туммим. Это позволит создать математическую модель их поведения, говорила она, и путём расчётов предсказать человеческие действия – как вперёд по хронологии, так и назад. После отладки модель сможет уверенно предсказывать любое известное событие, то есть предсказания неизвестных событий тоже будут справедливы. Останется только распространить расчёты на Зубакина с его предшественниками и последователями. Хотя вполне возможно, что коммуникацию между камнями и Ковчегом удастся разгадать даже раньше.

Мунин, которого поддерживала Жюстина, энергично возражал.

– Ты хочешь математизировать историю и культуру! – горячился он. – Но их можно только оцифровать, и то лишь в материальной части. А описать строгими формулами не получится ни живопись, ни литературу, ни – в конце концов! – человеческие поступки, которые формируют историю… В том и суть, что они слишком непредсказуемы. Они иррациональны, как твоё любимое число «пи»! Поверить алгеброй гармонию не-воз-мож-но!

Взволнованный историк затруднился с точным переводом цитаты из Пушкина, но смысл донёс. Он говорил о широком поле непредсказуемости, в котором существует любой человек, – особенно тот, кто занимается творчеством. Даже у древнего крестьянина или скотовода всегда был выбор, говорил Мунин, не говоря уже про писателей, художников и царей. Юлий Цезарь мог остановиться у пограничной реки Рубикон и распустить армию, как полагалось, а он перешёл со своими легионами на другой берег – и сделался единовластным правителем Рима. Леонардо мог написать Леду с лебедем на пурпурном брачном ложе, как Микеланджело, а написал на пасторальном фоне в окружении детей… В поле непредсказуемости лежат бессчётные пути, которые в конечном итоге определяют разницу между наукой и техникой, говорил историк.

– Наука и техника – это практически одно и то же, – говорила Ева, но Мунин возражал:

– Нет, нет и нет! Это не одно и то же. Это даже не синонимы. Потому что техника логическим путём развивает то, что уже создано наукой. Техника предсказуема. Вспомни писателей… ну, например, Жюля Верна, Артура Кларка или Айзека Азимова. Ивана Беляева ты не знаешь… Их называют гениальными предсказателями, потому что в своих романах они описывали то, что учёные изобрели только через многие десятки лет. Но на самом деле это были не предсказания, а логическое развитие исходных данных, которые писателям предоставляла современная наука. Это такое…

Мунин, как совсем недавно Вейнтрауб, попытался пальцами показать, будто тянет длинную нить, и Ева подсказала:

– Линейный процесс?

– Да, развитие техники – это линейный процесс. Берут старое, достраивают в предсказуемом направлении – получается новое. А развитие науки – это неразрывное переплетение и постоянное взаимное влияние предсказуемых процессов – и непредсказуемых процессов. Случайный взрыв и внезапный вихрь!

Одинцову нечего было прибавить к заумному разговору. Поэтому он захватил в баре стакан любимого напитка и в наступившей темноте, которую разгоняли светом декоративные фонарики, ушёл по лужайке к берегу залива. Там Одинцов собирался выкурить под виски пару вечерних сигарет и всё же купить что-нибудь через виртуальный магазин по корпоративной карте Сергеича – с таким расчётом, чтобы покупка выглядела сделанной в Мексике и была доставлена по мексиканскому адресу.