Игорь Лебедев - Нотки кориандра

Не имея способности забывать, Илья Алексеевич вместе с доктором Лунцем изобрел несколько способов для исключения из памяти лишних сведений. Один из них заключался в воображаемом записывании подлежащей забвению информации на лист бумаги с последующей отправкой ее в огонь — так иногда удавалось изгладить нежелательные мемории. Но эта метода не всегда годилась: во-первых, бóльшая часть воспоминаний хранилась в виде образов, а во-вторых, чаще всего в корректировке нуждались мелкие разрозненные детали некоего более крупного блока воспоминаний, и здесь уже метод «сжигания памяти» не подходил.

После визита к Райзнеру Илья Алексеевич ощутил привычное чувство мысленной захламленности: портомойня, Чептокральский, вдова Лундышева, Сестрорецк и еще уйма других подробностей рассыпались в его голове на разноцветные точки как на картинах Сера [24] Жорж-Пьер Сера́ (1859–1891) — французский художник-постимпрессионист, создатель оригинального метода живописи «пуантилизм» — письма раздельными мазками. , но, в отличие от работ французского пуантилиста, никак не сводились к ясным очертаниям.

Двигаясь по Садовой, Ардов пытался сосредоточиться и пересобрать картину в своем сознании, но всякий раз что-то отвлекало внимание: вот пальто на высоком господине взмахнуло полами так, будто ветер для него дул не в ту же сторону, что для прочих пешеходов; вот плотники принялись в два молотка колотить по деревянной раме, издавая острые горькие звуки, отдававшие во рту анахаймом [25] Анахайм — разновидность стручкового перца чили. ; вот бородатый мороженщик раскрыл матерчатый зонт над тележкой и заорал во все горло: «Маррррожи-и-и-н!», отчего вкус перца смешался с луком. Желтая охра фасадов добавляла нотки имбиря, а темно-красный сурик отдельных зданий подмешивал в букет подкисшую клюкву.

Ардов был чрезвычайно взволнован, сам не зная отчего. Органы чувств работали на пределе.

Солнце торопилось за крыши. Выставленные прямо на мостовой перед витриной стекольного магазина зеркала вдруг вспыхнули так, будто в этих рамах открылся проход в другой мир, наполненный нетварным светом и ангельским пением. Ударили колокола. Илья Алексеевич хотел ступить в эти таинственные двери и навсегда оставить земную юдоль, но вдруг зеркала погасли.

Сыщик прислонился к стене. Лицо погладил мягкий ветер. Он закрыл глаза и попытался привести чувства в порядок. Лба коснулась мамина рука — она сдвинула челку; потом мама прохладной струйкой подула на волосы — она всегда так делала, когда брала Илью на руки.

Из открытых ворот храма потекли звуки вечерни. В голове Ильи Алексеевича зазвучал темно-медовый голос отца, читающего 103-й псалом (чей бы голос ни читал Псалтырь, для Ардова он всегда принимал звук отцовского).

«Господи, Боже мой, Ты дивно велик… Ты облечен славою и величием… Ты одеваешься светом, как ризою, простираешь небеса, как шатер; устрояешь над водами горние чертоги Твои, делаешь облака Твоею колесницею, шествуешь на крыльях ветра…»

Не открывая глаз, Илья Алексеевич отстоял всю службу, ощущая себя ребенком, пришедшим в храм с родителями. Волны ладана ласково омывали его лицо. Ардову показалось, что он и сам превратился в ароматный дым и медленно струится к небу, не разрешая ветру развеять себя.

— И во веки веков, аминь, — промолвил он и открыл глаза.

Перед ним стояла девушка с голубыми глазами.

— С вами все в порядке? — спросила она.

— Да, — смутившись, ответил Илья Алексеевич.

Помолчав, девушка все же продолжила:

— Просто вы тут стоите… — попыталась она объяснить свое беспокойство. — Может быть, кого-то ждете?

— Не помню, — сказал Ардов и улыбнулся: кажется, эти слова он произнес впервые.

— Я вас тут уже час сторожу, — призналась барышня. — Городового хотели звать. Может, вам врача?

Илья Алексеевич зажмурился, словно в глаза ему направили эдисонову лампу с раскаленной угольной нитью. Зажмурился так сильно, что перед внутренним взором поплыли пятна, сквозь которые проступили цветные линии, сложившиеся в портрет собеседницы. Описать его словами Илья Алексеевич не сумел бы — ничего примечательного, но вместе с тем черты были такими родными и близкими, будто они сопровождали Ардова всю жизнь.

Он открыл глаза. Девушка тронула его за плечо.

— Что с вами?

Она стояла так близко, что Ардов ощутил запах ладана и только спустя мгновение сообразил, что это «запах» ее голоса.

— Простите, я… — сыщик запнулся и посмотрел на собственную руку, в которой оказался клочок газеты. — Я ищу контору товарищества Наумана. Не подскажете?

— А, это здесь, за углом, — как будто с облегчением выдохнула барышня, указала рукой направление, сделала шаг назад и мгновенно затерялась среди прохожих, словно растворилась.

Илья Алексеевич повертел головой. Незнакомки нигде не было. «Почудилось?» — подумал он и двинулся в указанном направлении.

В конторе картонно-тольного производства товарищества «А. Науманъ и Ко» царил полумрак, в полосках света плавали пылинки, стоял запах печеного хлеба и моченых яблок. Ардова встретил горбун с козлиной вандайковской [26] Антоний ван Дайк (1599–1641) — фламандский портретист XVII века. бородкой и тонкими острыми усиками. Он был облачен в фиолетовый бархатный балахон и круглую шапочку.

— Что господин желает? — тут же взял горбун в оборот клиента. — Огнеупорный кровельный толь для фундаментов? Асфальтовый лак для окраски крыш? Шведский картон для обивки стен?

Голос согбенного конторщика тут же задрожал перед глазами Ардова мелкой зеленой пылью, отчего различать предметы в помещении стало еще тяжелее. Илья Алексеевич продолжал хранить молчание, которое служитель конторы расценил по-своему.

— А, понимаю, — подмигнул он. — Интересуетесь писчебумажными товарами? Позвольте показать вам изделия нашего производства, — горбун указал на витрину, заваленную образцами канцелярских товаров. — Какую бумагу желаете? — Торговец приблизился к посетителю и понизил голос, словно разговор шел не о конторских принадлежностях, а о чем-то недозволенном. — Бумага писчая, почтовая, нотная, переводная, папиросная, бюварная, конторская, переплетная, траурная, для абажуров?.. Имеется рисовальная — отменная александрийская слоновая, есть бристольская, ватманский торшон…

Горбун помолчал, ожидая, что хотя бы что-то из приведенного списка вызовет интерес посетителя.

— Альбомы для стихов? — сделал он еще одну попытку. — Клеенка с разными рисунками?

— Чептокральский давно у вас был? — огорошил Ардов конторского служителя.

Тот замер, словно его поймали за недостойным занятием.