Валерия Вербинина - Иван Опалин. 9 книг

— А Деревянко говорил, что кто-то в группе является не тем, за кого себя выдает. — Парамонов поскреб подбородок. — Шустрый ты, Ваня… Молодец! Думаешь, Щелкунов каким-то образом догадался, что Саша для него опасен?

— Может быть. Не знаю. Но как-то Деревянко себя выдал. И Щелкунов его зарезал.

— Предположим, — проговорил начальник угрозыска, хмурясь. — Возможность, конечно, у него была… А почему он не сбежал?

— В смысле?

— Щелкунов человека убил. Что ж он после этого не скрылся, а продолжал как ни в чем не бывало изображать реквизитора?

— Если бы скрылся, вы бы сразу же им заинтересовались. Верно? Может, он рассчитывал скрыться, но позже, когда ни у кого уже не возникнет вопросов. Сашу Деревянко он зарезал с одного удара, а значит — опытный. Уверен, помощник оператора вовсе не первый, кого Щелкунов убил. Этот реквизитор — неприметный, но крайне опасный гад. Когда арестуете его и возьмете пальчики, надо будет проверить, по каким делам они проходят. Готов на что угодно спорить, за ним много чего числится…

Парамонов смотрел на своего собеседника, который сыпал словами, взволнованно рубя воздух рукой, и думал, что как раз таких сотрудников ему не хватает — горячих, сообразительных и увлеченных своим делом. И тут же подкралась паршивая мыслишка — а долго ли он сам продержится, если у него на постоянной основе объявится такой талантливый помощник.

Съест ведь, подлец, подвинет с насиженного местечка, и прощай тогда карьера, вместе с уверенностью в завтрашнем дне. С дураками в этом смысле куда как проще — если ты хоть чуть-чуть умнее их, они нипочем тебя не опередят.

— Ладно, — объявил Николай Михайлович, хлопнув ладонью по столу, — щас мы этого реквизитора реквизируем и разберемся, что он на самом деле такое… — И Парамонов хохотнул, чрезвычайно довольный своим каламбуром, который получился у него сам собой.

Пока начальник угрозыска звонил по телефону и заполнял необходимые для ареста бумаги, гражданин, известный как Тимофей Щелкунов, со всех ног примчался в магазинчик, расположенный в подвале одного из ялтинских домов.

Черт знает что это был за магазинчик — торговали тут дешевым мылом, свечами, какой-то дрянью, которую неизвестно зачем выпускают и неизвестно кто берет. Впрочем, в подвальчике имелся свой отдельный телефон. Щелкунов позвонил по нему и дрожащим голосом попросил позвать одного человека.

Менее чем через полчаса тот, с кем реквизитор говорил по телефону, спустился в подвал.

— Сеня, — бросился к нему Щелкунов, — Сеня, меня раскрыли… Сука, он никакой не репортер, он из этих, из угрозыска он…

Не выдержав, Тимофей разразился грязной бранью.

Собеседник вздохнул, чиркнул спичкой о стену и закурил папиросу.

— Давай по порядку, Лёва. Кто тебя раскрыл? Как?

Он сделал знак хозяину подвала, старику в поношенном костюме и тюбетейке. Тот, не выказывая ни малейшего удивления — он вообще выглядел на редкость равнодушным, как человек, который в жизни видел слишком много и больше ничему не способен удивляться, — кивнул, просеменил к входной двери, шаркая подагрическими ногами, запер ее и повесил табличку «Закрыто».

Перемежая свой рассказ проклятьями, количество которых утомило бы и знатока отборной ругани, Щелкунов рассказал, как его вывели на чистую воду, и добавил, что подозревает Опалина.

— Рожа мне его не нравится… И он вышел до того, как снаружи заорали «Шухер»…

Собеседник докурил папиросу, и хозяин молча подвинул к нему пепельницу. Одним легким движением Сеня раздавил окурок и улыбнулся.

— Говорил я тебе, Лёва: не мокрушничай… А ты щенка зарезал. Теперь этот по следу притащился… если ты, конечно, прав…

— Сеня, — сказал Лёва, искательно заглядывая собеседнику в глаза, — мне залечь на дно надо… В Одессу на пароходе, а? В трюме… Клянусь, я себя тихо вести буду…

— Конечно, будешь, — добродушно ответил Сеня.

И, выхватив из кармана кастет, нанес Лёве один точный удар в висок.

Тот, хрипя, повалился на пол.

Сеня неодобрительно покачал головой, поглядел на кастет, словно тот был в чем-то виноват, наклонился и ударил лежащего еще дважды. Хрип прекратился.

Хозяин молча глядел из-за прилавка на происходящее, не выказывая даже намека на волнение.

— Вот сука, а? — Сеня оглядел себя и скривил губы. — Манжету мне кровью испачкал, гнида.

— У меня найдется запасная рубашка, — промолвил хозяин глуховатым голосом.

— Да? — Сеня повернулся к нему и оскалился, пряча кастет. — А размерчик-то мой?

— Ваш размерчик мы завсегда найдем, — почтительно ответил хозяин. — А с этим что делать? — Он кивнул на того, кого в киногруппе знали под именем Тимофея Щелкунова.

— Что хочешь. Избавься от него, слышишь? Лучше всего так, чтобы его никогда не нашли.

И посетитель прошел во внутреннее помещение — примерять новую рубашку, которую ему предложил владелец заведения.

«Милая мама и дорогие мои домочадцы!

Пишу, чтобы вы знали, что со мной все хорошо. Недавно мы снимали погоню одного автомобиля за другим. Было очень весе…»

Не дописав слова, перо споткнулось и выдало чепуху.

Федя Лавочкин чертыхнулся. Из коридора раздался отчаянный рев.

— Федя! Федя, ты у себя?

— Меня нет! — пискнул Федя в ответ, покрываясь липким потом ужаса. Он слишком хорошо знал, что означал этот рев и что неминуемо должно за ним последовать.

— Федя! — провыло существо в коридоре. — Федя, открой!

Вой сопровождался такими звуками, словно кто-то скреб когтями дверь, пытаясь прорваться внутрь. Возникало впечатление, что действительность плавно дала крен в сторону фильма ужасов.

— Не открою, — решительно промолвил Лавочкин, обращаясь исключительно к чернильнице.

Он сдвинул брови и сделал вид, что его интересует только письмо домой; но теперь, как назло, ни одно слово не лезло в голову.

— Федя! Трубы горят! Дай мне три рубля! Я же знаю, у тебя есть… Федя! Да будь же ты человеком…

— Лёня, иди к черту! — заорал выведенный из себя Лавочкин. — Ничего я тебе не дам! Ты все пропьешь!

Дверь ответила коровьим мычанием.

Судя по всему, художник Усольцев сегодня страдал от особенно сильного похмелья.

— Ты сам пьяница! — донеслось из-за двери. — Два рубля…

— Нет!

— Федя! Ты гениальный актер!

Лавочкин открыл рот. К подобной стратегии вымогательства он оказался не готов.

— Самый лучший! — клялся человек за дверью. — Самый… ик… неповторимый!

— Лёня, — с тоской в голосе проговорил Федя, — пойди к себе и проспись. — Свободной рукой он меж тем уже нащупывал бумажник, но тут же опомнился.