Валерия Вербинина - Иван Опалин. 9 книг

В дверь кто-то сунулся, споткнулся о кабель и выругался разнообразными, по преимуществу непечатными словами.

Валя обернулась и узнала репортера из «Красного Крыма», который часто сопровождал группу на съемки, болтал о всякой чепухе и вообще казался ей довольно занудным типом, который, впрочем, крепко себе на уме.

— Извините, — хрипло сказал Опалин.

Но Валю ругань только развеселила, а Голлербах сделал вид, что вообще ее не заметил.

— Ваня, что ты скажешь об этих картинах? — спросил актер у вновь прибывшего.

Опалин поглядел на картины, сдвинул кепку с затылка на лоб и пробурчал:

— Ну… Деревья, люди, море… А в чем дело-то?

— Да так, — вздохнул Володя.

И вслед за тем, не удержавшись, рассказал Ивану, что зарезанный помощник оператора интересовался картинами, которые висят в зале.

— Они дорогие? — По привычке, приобретенной за время работы в угрозыске, Опалин решил начать с самого главного мотива.

— Нет, — ответил Володя, но так как по характеру он был пунктуальный немец, то все же прибавил: — Не думаю. Вторая половина прошлого века, художники не на слуху… Думаю, в любой комиссионке можно найти сотни картин не хуже этих.

Опалин вздохнул.

Вообще-то он собирался пройти в кухню и выпить воды, но слова Володи заинтересовали его.

Что такого особенного мог увидеть Саша на этих полотнах?

— Богато жили, — пробормотал Опалин себе под нос, рассматривая украшения на нарисованной даме, сложенный веер в руке, украшенной кольцами, и переводя взгляд на лицо. — А муж-то ей изменял.

— С чего ты решил? — удивился Володя.

— На выражение лица посмотри. Счастливая баба так глядеть не будет. — Говоря, он случайно посмотрел на лицо Вали и осекся, сообразив, что та тоже не казалась чрезмерно счастливой.

— Ты, Ваня, фантазер, — развеселился актер.

— Но-но, не ругайся, — заворчал Опалин.

— Я не ругаюсь. Фантазер — это, понимаешь, тот, кто много фантазирует… придумывает, короче.

— Я не фантазирую, — обиделся Иван. — Я все доказать могу, если хочешь. Вон на ней кольцо обручальное и разные другие цацки… украшения то есть. А платье? Это ж не «Москвошвея» какая-нибудь. — Володя поспешно согнал с лица улыбку, боясь обидеть собеседника, но Опалин был так увлечен, что ничего не заметил. — Явно богатая замужняя баба, живи себе да радуйся, а смотрит так, словно целыми днями в уксусе сидит. Когда так смотрят — да когда дома непорядок. А какой для женщины самый главный непорядок? Когда ее мужика другая к рукам прибрала.

— Кстати, я слышала, что баронессе Розен муж и в самом деле изменял почем зря, — вмешалась Валя. — Интересно, это ее портрет?

— Ну… может быть, — сказал Володя неуверенно. — Исходя из даты на портрете… из возраста дамы… — И он повторил: — Да, вполне может быть.

— А это тогда получается, барон? — Опалин кивнул на портрет молодого усатого щеголя с собакой. Однако тут рассудительный немец решил ему не уступать.

— Вообще говоря, если бы у нас были фотографии членов семьи, тогда мы могли бы точно что-то утверждать, — заметил Володя. — Даже если картины и правда из того, прежнего, дома, это не значит, что на них изображены обязательно хозяин и хозяйка. Лично мне интересно, почему эти картины так заинтересовали Сашу, что он то и дело сюда приходил.

Опалин вздохнул и почесал щеку.

— Не, ну если бы на картине была гражданка помоложе и покрасивее, а не эта белесая моль, я бы понял, чего он тут шлялся, — заметил лжерепортер. — А так… Ну корабль, ну чаща какая-то. Гражданин с собакой…

И тут Валя удивила всех.

— Слушайте, а может, Саша на «Алмазную гору» смотрел? — бухнула она.

— Какую гору? — озадаченно переспросил Володя.

— Да ту, что на шее у бабы висит. Это их украшение было, фамильное, что ли. Брильянты там всякие, сапфиры и прочая дребедень, в виде горы с водопадом. Фердинандовна один раз ее надела, чтобы Татьяну Андревну уесть, так та потом долго опомниться не могла.

— Постой, — начал Володя, оправившись от изумления, — так это не шутка была? Что в доме нашли тайник Розенов, и украшения из него…

— Теперь у Гриневской, — закончила за него Валя. — И самое главное, «Алмазная гора», тоже теперь у нее.

— Я думал, это сплетни… — вырвалось у актера.

— Не-не, какие сплетни! Все себе захапала. Смешно, да? Розены золотишко на черный день припрятали, а досталось все Фердинандовне, у которой и так денег куры не клюют. Ты внимание обратил, в каких украшениях она снимается? Я думаю, это те самые, из тайника.

— Мне кажется, — промолвил Володя после паузы, — мы не должны делать выводы на основе… когда у нас нет ничего, кроме домыслов.

— Домыслов? Да Винтерша, как чайник, клокотала, когда увидела эту «Алмазную гору» живьем, и все никак успокоиться не могла. — Она могла удержаться, но все же прибавила: — Ты, Володя, стараешься о людях думать хорошо, а так нельзя. Большинство людей вовсе не подарок. Ближе к жизни надо быть, понимаешь? Вот у Вани, по-моему, с этим все в порядке…

Володя слушал костюмершу и удивлялся сам себе. Вот что бывает, когда позволяешь себе чуть-чуть сократить дистанцию с человеком, который тебе антипатичен. И часа не прошло, как Валя уже поучает его, что он должен делать и как именно смотреть на людей.

«И какого черта я должен все это терпеть?» — в раздражении помыслил он, отводя взгляд.

Что касается Опалина, то он уловил только одно: Валя Дружиловская вольно или невольно просчитала его, а значит, ему следовало вести себя осмотрительнее.

Положение, однако, спас помощник режиссера, который появился на пороге и объявил, что Голлербаха и костюмершу срочно просят на съемочную площадку.

Прикованный к постели Борис Винтер испытывал все мучения, которые выпадают на долю людей, разлученных с делом, которое является смыслом их жизни.

Его выводило из себя, что он, здоровый крепкий мужчина в расцвете сил, должен лежать покорным бревном, соблюдать режим и слушаться докторов в то время, когда кипит работа и снимаются очередные сцены его фильма.

Нет, конечно, Борис ценил Володю Голлербаха и Михаила Мельникова. Он знал, что в том, что касается кино, он вполне может на них положиться. Но тем больнее ему было сознавать, что его присутствие с некоторых пор не является обязательным и что на площадке вполне справляются без него.

Он пытался развлечь себя — болтал с Марусей, читал ей вслух сказки и стихи для детей, дорабатывал сценарий и после долгих поисков нашел, как эффектнее всего использовать в фильме свое собственное падение. Его каждый день навещали актеры, Мельников, Нольде. Но Борис все равно чувствовал себя неприкаянным, ненужным, несчастным, а с таким характером, как у него, он не мог таить это в себе.