Валерия Вербинина - Иван Опалин. 9 книг

— С какой стати я должен его бояться? — проговорил Опалин после паузы.

— Дело не в том, чтобы бояться, а в том, чтобы не терять головы. Я когда-нибудь давал тебе плохой совет?

Опалин не был злопамятен, но мог легко ответить "да" и припомнить массу случаев, когда Петрович оказывался не прав; но что-то — может быть, уважение к старому товарищу — удержало его.

— Так вот, Ваня, — продолжал Логинов, — очень тебя прошу: не приближайся к нему. Хочешь что-то узнать у него — не вопрос, давай я займусь этим.

— Ну хорошо, раз ты настаиваешь, — проворчал Опалин и, потерев руки, стал излагать свою версию.

Когда он умолк, ошеломленный Петрович полез за папиросами, но затем передумал и сунул пачку обратно в карман.

— Но если то, что ты говоришь, правда… Это означает четыре убийства.

— Пять, — поправил его Опалин. — Не знаю, где сейчас прячется Перель, но я ему не завидую. Первым был Евгений Богдановский — не потому, что жил с Софьей, а потому, что именно из-за него она оказалась в парке, где ее убили. Затем Барон пошел по списку тех, кто мог ее убить и изувечить тело. Заметь, он даже не стал утруждать себя выяснением, кто именно из них виновен.

— Это вполне в его духе, — усмехнулся Петрович. — На войне он тоже убивал всех без разбору. Что именно я должен у него узнать?

Опалин объяснил.

— Сошлись на меня, и вообще — ему должно быть известно, что я расследую убийство Софьи. Можешь быть с ним настолько откровенным, насколько сочтешь нужным.

— Хорошо, — кивнул Петрович. — А что насчет убийства на Пречистенке? Удалось узнать что-то новое?

— Есть кое-какие соображения, — ответил Опалин. — Я поговорил со следователем Фриновским и сделал пару запросов. Похоже, что у нас необычная банда, и это очень плохо.

— В каком плане необычная? — осторожно спросил Логинов. — И как банда вообще может быть необычной?

— Они не уголовники. Именно поэтому все твои информаторы ничего не смогли сказать по поводу Пречистенки. Если верить Фриновскому, то же самое было в одесском деле, когда убили бывшего нэпмана с семьей. И там тоже было что-то вроде спрятанного клада. — Опалин прищурился. — Те, кого мы ищем, действуют очень своеобразно. Они не размениваются на мелочи, а упорно выискивают… как бы сказать… крупную добычу. Затем выбирают время, убивают всех, кто находится в доме, забирают ценности и исчезают.

— Постой, постой, — живо возразил Петрович, — но ты забываешь, что мало убить, ограбить и скрыться. Извини, но награбленное надо где-то сбывать, иначе вся затея не имеет никакого смысла.

— И тут у нас новая проблема, — усмехнулся Опалин. — Смотри: ни одна похищенная в Одессе вещь нигде не всплыла. С Пречистенкой — то же самое, а это значит что? Либо они умело переплавляют и переделывают украшения, либо у них есть выход на заграницу. То есть имеется либо хороший ювелир, либо кто-то, кто все это вывозит.

— Ну, допустим, ты прав, — пробормотал Петрович, хмуря брови. — Но все же… Ты говоришь, они не уголовники, но то, как они убивают людей… и детей… Слушай, а может быть, они бывшие военные? Помнишь, нянька говорила про военную выправку…

— Я ей не верю, — сказал Иван, и шрам на его виске дернулся.

— Почему?

— Не знаю. Не верю, и все. Чего-то она темнит.

Меж тем в другой части Москвы гражданка, о которой шла речь, надела новое платье — голубое в мелкий горох, — повертелась перед зеркалом, повязывая поясок, и сказала матери, что пойдет купить себе берет.

— Чаю захвати, а то у нас чай кончился! — крикнула мать ей вслед.

В доме напротив Володя Смолов тяжело вздохнул. Он недавно плотно поел, и ему не улыбалась мысль таскаться за объектом по магазинам и делать вид, что он тоже стоит в очереди или собирается что-то купить.

— Давай я за ней прослежу, — предложил Казачинский.

— Нет, — коротко ответил Смолов. — Тебе оружие не положено, а мало ли какая может быть ситуация…

Он воинственно надвинул кепку на лоб и вышел из комнаты. Через несколько минут Казачинский увидел, как его напарник с независимым видом идет по улице следом за Варварой, которая двигалась к трамвайной остановке.

Девушка стала в хвост очереди граждан, ожидающих трамвая (как было тогда принято). Смолов занервничал. Транспорт переживал час пик. Володя представил себе переполненный вагон, смачные перебранки между пассажирами и рефлекторно втянул живот, чтобы занимать меньше места.

Трамвай двадцать второго маршрута подъехал буквально через пару минут, и первые по очереди пассажиры стали проходить через заднюю дверь. Смолова оттерли какие-то здоровяки, и оттого он не сразу заметил, что находчивая Варвара вцепилась в какую-то мамашу с младенцем на руках и заботливо помогает ей подняться в вагон через переднюю дверь, в которую имели право садиться льготные категории пассажиров, включая тех, что с маленькими детьми.

Раскусив маневр Резниковой, Смолов рванулся вперед, но было уже поздно. Двери захлопнулись, отсекая няньку в вагоне от ее филера. Трамвай покатился по рельсам, набирая ход. Смолов бросился бежать за ним, но споткнулся и упал.

— Куды, куды, дурак! — возмутились пассажиры на остановке. — Другой трамвай придет! Не глупи, парень!

В трамвае Варвара поглядела в заднее окно, убедилась, что коротышка в кепке остался с носом и, не удержавшись, рассмеялась. Вагон занесло на повороте, и Варвару бросило на соседку — невзрачную девушку в коричневой юбке. Соседка Резниковой сдавленно ойкнула.

— Ну вы держитесь за что-нибудь, — недовольно сказала девушка, оборачиваясь к Варваре.

— Извините, — ответила та, напустив на себя смиренный вид. В других обстоятельствах она, может быть, не удержалась бы от искушения поругаться, но сейчас от осознания, что она провела муровского сыщика, ей было слишком хорошо, и она решила не портить момент. Трамвай ехал, делая остановки в отведенных для этого местах, и, когда он прибыл к парку Горького, Варвара вышла из вагона. Достав из сумочки пудреницу, она прошлась по лицу пуховкой, затем подкрасила губы, расправила плечи и решительно двинулась к главному входу в парк.

В парке Варвара почувствовала себя свободнее. Вокруг было полно народу, там и сям виднелись милиционеры, которые зорко следили за тем, чтобы порядок не нарушался. "Ничего со мной не случится, — подумала девушка, — мне нечего бояться". Ей было неприятно думать, что она трусит; ладони у нее вспотели, а она терпеть не могла, когда они становились мокрыми. Несколько раз она оглядывалась и, убедившись, что никто за ней не следит, шла дальше.