Валерия Вербинина - Иван Опалин. 9 книг

— А-а… — проныл гнусавый. — Мусор…

— Я помощник агента московского уголовного розыска, — отчеканил Опалин и выстрелил ему в голову. Убедившись, что остальные бандиты мертвы, он обернулся к Авилову — и увидел, что тот, не выпуская кий из рук, в состоянии прострации сел на кровать, на которой лежала мертвая рыжеволосая женщина.

— Ты опоздал, — безжизненным голосом сказал Авилов, глядя в лицо жены, и закрыл ей глаза. — Он ее убил.

— Я во дворе в какую-то яму провалился, думал, сломал ногу, — ответил Опалин. — Но, кажется, только подвернул.

— Уйди, пожалуйста, — попросил Авилов. Он наконец заставил себя разжать пальцы и положил кий на стол. — Я… мне нужно побыть одному.

Увы, Опалин с опозданием заметил, что игрок смотрит на револьвер Стрелка, который валялся на полу, и Авилов подобрал оружие прежде, чем Иван успел ему помешать. На мгновение Опалину показалось, что собеседник попытается выстрелить в него, но тот повернул дуло к себе и, казалось, раздумывал, куда именно прицелиться, чтобы попасть наверняка.

— Ты что, застрелиться хочешь? — недоверчиво спросил Опалин.

— Это не твое дело.

— Мое. Ты мне помог. Я не бросаю людей, которые мне помогли. — Авилов молчал, и лишь выдвинув обойму, проверил, заряжена ли она. — Слушай, Андрей… то есть Николай. Я понимаю, тебе плохо. Я все понимаю. Ты думал, ты найдешь ее, и все вернется. А я знал, что так не будет. Я просто не хотел говорить. Потому что есть дорожки, с которых нельзя свернуть. Извини, у меня нога болит адски, я, может, плохо формулирую…

— Я ее потерял, — сказал Авилов. — И теперь уже навсегда.

— Ты не сейчас ее потерял. Ты давно ее потерял. Она свой выбор сделала, и это было не вчера. Только не говори мне, что он ее заставил, что она его испугалась. Они почти десять лет были вместе, значит, друг друга стоили. И ты в этом не виноват. Не глупи. Это уже в ней сидело, а потом вылезло.

Игрок застыл с револьвером в руке, и Опалин начал злиться.

— Черт возьми, при ней твоих родителей убивали! Как потом убивали моих товарищей… Ладно, их ты не знал, но твои отец и мать, самые близкие люди на свете — неужели ты мог забыть? Как бы ты ей в глаза смотрел? Или что? Простил бы? Даже это простил?

— Она была такая хорошая девушка, — ответил игрок все тем же невыносимым, мертвым голосом. — Ничего ты не понимаешь, Ваня. Ничего.

— Я понимаю так, что жизнь длинная. Тебе сейчас плохо, это я вижу. Но время пройдет, и ты обязательно встретишь кого-нибудь, — Авилов дернулся. — Да, встретишь! Нормальную девушку, ради которой тебе захочется жить. И семья у тебя будет, и дети, и все, что полагается. А сейчас ты пустишь себе пулю в лоб — и что? Будешь валяться в этой убогой сторожке, потом гнить до вскрытия в каком-нибудь сарае, потому что моргов в округе нет… И рядом будет гнить Ларион и его шестерки. Ну зачем тебе такая компания?

— Ваня, — вяло попросил игрок, — заткнись. — Но по подергиванию мускулов лица Опалин понял, что его слова задели игрока за живое.

— Ты же храбрый человек, Коля. Вот так сдаваться — это… это слабость, вот что. Это несправедливо. Черт возьми, зачем?..

— Может, затем, что я просто жить не хочу? Не соблазняет меня то, что ты говоришь, — игрок вздохнул. — Какие-то будущие женщины, которые мне не нужны, разговоры о том, что я не имею права на слабость… Ты все это придумал, потому что боишься остаться тут один, с больной ногой. Ну так и скажи.

— Нога тут ни при чем. Я бы и со здоровой ногой убеждал тебя не делать этого. Так нельзя.

— Что нельзя? Распоряжаться своей жизнью так, как я считаю нужным?

— Нет. Сдаваться. Ты же не только себя предаешь — ты родителей своих предаешь, которые наверняка хотели бы, чтобы ты жил. Всех, кто тебя ценил, для кого ты что-то значил. Надо бороться. А распускаться нельзя. Что бы ни происходило. Думаешь, мне легко было, когда я с моей ногой от сарая полз сюда? Но я же не жалуюсь. В жизни нельзя сдаваться. Никогда.

Авилов поглядел на его открытое, упрямое лицо, поднялся с места и положил револьвер на стол.

— Только не думай, что ты меня убедил, — сказал игрок.

— Конечно, — ответил Опалин, — я тут вообще ни при чем. Надевай шубу, и едем. Надо вызвать подмогу и задержать остальных членов шайки. У нас еще полно дел.

Авилов посмотрел на него и покачал головой.

— Можете войти, — сказала секретарша. Скользнула взглядом по лицу Опалина, по петлицам на его воротнике и прибавила покровительственно-сухим тоном существа, приближенного к вершинам власти: — Только не задерживайте Генриха Григорьевича, у него сегодня еще много дел.

Опалин вошел, хромая, потому что нога до конца еще не восстановилась. Обычно он предпочитал ходить в штатской одежде, чтобы не привлекать внимания, и теперь необходимость надеть униформу и вообще выглядеть, как полагается по уставу, его немного стесняла. К тому же он находился не в тесном здании угрозыска в Большом Гнездниковском переулке, где знал каждый закуток, а на Лубянке, куда его вызвали к начальству — положим, не к самому Менжинскому, но к его заместителю, человеку тоже известному и часто мелькавшему на газетных страницах.

Кабинет, в котором оказался Иван, ничем не поражал воображение и выглядел почти таким же, как тысячи начальственных кабинетов по всему Советскому Союзу. Стол, заваленный бумагами, на столе — несколько телефонных аппаратов, добротная мебель, на стенах — портреты Дзержинского, Ленина и Сталина. Из-под портрета Дзержинского на Опалина внимательно поглядел сидящий за столом человек — брюнет средних лет с короткими чаплинскими усиками, которые тогда были в чрезвычайной моде, и высоким лысеющим лбом.

— А, товарищ Опалин! — заместитель сделал ударение на "о". — Наслышаны о ваших подвигах… Что ж это вы хромаете? Ранены?

— Да так… немножко… — пробормотал Опалин, смутившись. Ему не понравилось, что его фамилию произнесли неправильно, но поправлять заместителя начальника ОГПУ он не решился.

— Садитесь, товарищ.

Иван огляделся и сел на один из стульев, которые стояли в кабинете, но инстинктивно выбрал тот, который был не слишком далеко и не слишком близко от Генриха Григорьевича.

— Не буду зря тратить слов, а перейду прямо к сути. В моем лице руководство ведомства благодарит вас за проделанную работу, за храбрость, находчивость и за спасение крайне ценного и важного груза. Я слышал, ваше начальство уже нашло способ вас поощрить?

— Да, — сказал Опалин, кашлянув, — мне выписали премию и подарили часы, — он невольно бросил взгляд на новенькие часы на своем запястье.

Генрих Григорьевич, заметив этот взгляд, сухо улыбнулся. С его точки зрения, руководство уголовного розыска могло бы сделать побольше для своего импульсивного, но расторопного сотрудника. Хотя, если он был согласен довольствоваться часами и премией…