Валерия Вербинина - Иван Опалин. 9 книг

Чувствуя, что с него хватит, Иван расплатился, забрал в гардеробе свое пальто и вышел наружу. Падал снег, мягко ложась на витрины "Мосторга", на площадь, по которой полз трамвай, и на царских орлов на башнях Кремля. И Опалина внезапно охватило такое чувство одиночества, такая тоска, что ему захотелось плакать. Но он не выносил слез, не выносил ощущения собственной слабости и тотчас же устыдился своего порыва.

"Подумаешь, остался без кино. И Авилов сразу же как-то отстранился… Когда я сказал про друзей, у него бровь поднялась — явно не считает он меня никаким другом, да и не считал никогда. Так… были общие интересы, да кончились. Ну и ладно, впервой, что ли… Надьку только жаль — пропадет. И что я могу сделать? Да ничего. Нельзя помочь тому, кто сам себе враг, — он чихнул и досадливо сморщился. — Поеду-ка я лучше домой… Дома тепло. Надоели эти холода, поскорей бы пришла весна…" И, подняв воротник, Опалин захромал к трамвайной остановке.

Сложно жить в советском государстве в 20-е годы! Вот только съездишь к знакомым на дачу, возвращаешься — а на твоей жилплощади обосновались чужие люди. Так пострадала Маруся: некто предъявил свидетельство о ее смерти и вычеркнул ее из числа живых. Разобраться с необычной проблемой поможет московский угрозыск, а конкретно — молодой сыщик Опалин…

Маруся Смирнова умерла в понедельник, в среду ее похоронили, а в пятницу она познакомилась с помощником агента угрозыска Опалиным.

— И что же мне теперь де-е-елать?

Сидя на видавшем виды продавленном стуле, Маруся уткнулась лицом в платочек и зарыдала. Плечи ее затряслись, мелко задрожал кокетливый бант, приделанный к шляпке, и даже богатырская спина согнулась от горя.

Судя по представленным документам, Марусе было 26 лет, но выглядела она старше и казалась воплощенной мечтой поэта, в данном случае — гражданина Некрасова. Глядя на богатырскую стать Маруси, никто не усомнился бы, что именно этой посетительнице Московского уголовного розыска под силу остановить коня на скаку, войти в горящую избу или совершить еще что-нибудь столь же эпическое.

Но подобно многим, очень многим людям выдающейся (без преувеличений) внешности Маруся оказалась обидчивой, как ребенок, и теперь, когда она рыдала неподдельными слезами перед смущенным Ваней Опалиным, ее было по-настоящему жалко.

— Вся жизнь… вся жизнь псу под хвост! — донеслось до Опалина сквозь платок. — И жилплощадь… шестнадцать аршин! Комната отде… отдельная! А-а-а!

Помощник агента уже знал, что как только домоуправлению стало известно о безвременной смерти гражданки Смирновой, ее как не имеющую больше права на земные аршины быстренько выписали, и в комнатку Маруси заселилась некая гражданка Брындина, по чистому совпадению — дальняя родственница управдома.

— Гад, свинья, мерзавец! — обличила Маруся управдома, ожесточенно комкая платочек. — Полдеревни к себе в Москву перетащил! Всех в доме прописал… а родственнички его пьют без просыпу! Электричество жгут почем зря, а счетчики общие, по ним все платить должны! Мы уж ему и так, и этак: уйми своих, а то заявим… куда-нибудь… Нечего электричество жечь без толку! А он говорит — нет такого закона, чтобы рабочему человеку нельзя было электричеством пользоваться… И управы на него никакой! Хорош наш управдом! Еще и Таське из двенадцатой квартиры проходу не дает. Жена лупит его, да без толку… Половину волос на голове выдрала, а ему хоть бы что!

Опалин кашлянул. Подробности, которые на него обрушила Маруся, пока не представлялись ему существенными для дела, но он не стал прерывать говорившую, тем более что это было совершенно бесполезно.

— Скажите, а где вы сами находились… э… в момент своей смерти? — спросил он.

Едва произнеся эту необдуманную фразу, Ванечка сообразил, что вопрос свой сформулировал неудачно, из рук вон плохо и даже, можно сказать, нелепо. Но лицо у него было серьезное, глаза — хрустальные, и вообще чувствовалось, что он на стороне Маруси и очень хочет ей помочь.

— Я на даче была, у Ярославцевых, — ответила потерпевшая со вздохом.

— Так. А Ярославцевы кто?

Посетительница объяснила, что они нэпманы, держат магазин дамских шляп, для которого работает сама Маруся.

— Я модистка, понимаете? — сказала она гордо и поправила свою шляпку, не выпуская при этом залитого слезами платка. — Модисток часто путают с портнихами, но это неправильно! Вообще я так скажу: при нынешней моде придумать платье — пара пустяков. Ни силуэта, ничего не нужно — сваргань мешок с прорезями для рук да укрась его чем-нибудь, чтобы с души не воротило. А вот создать такую шляпку, какой ни у кого больше нет — это целое искусство!

Опалин ровным счетом ничего не знал о моде, но усвоил, что женщины почему-то придают ей большое значение, и потому остерегся выдавать свою неосведомленность.

— Сколько времени вы были на даче? — спросил он.

— Дней десять. Или одиннадцать. Меньше двух недель, это точно.

— У вас хорошие отношения с хозяевами магазина?

— Ну… Платят они нормально, сказками не кормят — «зайдите в следующий раз», «в кассе ничего нет», «все ушло фининспектору на налоги»… В нашем деле ведь что самое главное? — трещала Маруся, все более проникаясь доверием к собеседнику. — Чтобы не обжулили! А сейчас все норовят словчить, обмануть, заплатить гораздо позже или вообще не дать ни гроша. Даже те, у кого денег куры не клюют… Нет, я тебе скажу, Ярославцевы вполне приличные люди!

Опалин помрачнел. Он был очень молод, но успел уже обзавестись кое-каким жизненным опытом, из которого следовало, что, во-первых, приличных людей на свете немного, а во-вторых, среди нэпманов их и подавно днем с огнем не сыщешь. Мысленно он тотчас же решил взять Ярославцевых на заметку.

— Расскажите мне о них подробнее, — попросил он, постаравшись напустить на себя официально-безразличный вид.

— Ну… Вадим Андреевич такой… спокойный, рассудительный… Слова лишнего не скажет. Иногда шутит, но не очень понятно. Домочадцы его смеются, а я как-то не особо его шутки воспринимаю. С виду сухарь, но человек хороший. Жена его, Елена Константиновна, та попроще. Кажется, — поправилась Маруся. — Добродушная, веселая, но все примечает. Приход-расход — всем этим она занимается. Прислугу держит в строгости, зато Коку, сынка своего, балует. Зря, по-моему — я про сына.

— Почему?

— Ну… Если человеку все позволять, то он мигом распускается. А Елена Константиновна очень уж с ним носится. А он пьет. И вообще…

Контуры семьи Ярославцевых стали четче. Слабохарактерный пьющий сынок, отец — вероятно, под каблуком у жены, раз до сих пор не удосужился повлиять на Коку. И если Елена Константиновна ведет счета, то она действительно должна быть главной. Шляпный магазин… модистка… Стоп, а к чему Ярославцевым так любезничать с одной из своих служащих? Даже если она делает отличные шляпки…