Валерия Вербинина - Иван Опалин. 9 книг

В холле было тенисто и прохладно. Он покрутил головой, рассматривая стенгазеты, после чего, сделав над собой некоторое усилие, отправился проведать телескоп. Тот так и стоял в классной комнате, где Опалин оставил его ночью, и казался безобидной принадлежностью учебного процесса. Иван протянул руку, но не смог заставить себя коснуться прибора. Шепотом чертыхнувшись, он отправился искать Ермилову и Киселева. Проходя мимо бывшего кабинета Сергея Ивановича, Опалин не удержался и заглянул внутрь. В следующее мгновение сердце его подпрыгнуло в груди, и он буквально прикипел к месту.

На столе, на котором еще недавно ничего не было, лежала старинная рапира с богато украшенной рукоятью.

– Что-то наш Чичиков неважно выглядит, – заметил Платон Аркадьевич. Он сидел возле стола, на котором Лидия Константиновна резала овощи для окрошки. Взяв листок петрушки, учитель принялся его жевать.

– Перестаньте называть его Чичиковым, – с укором шепнула учительница.

– Ну не Холмсом же его называть, тем более что он сам против, – хмыкнул Киселев, блеснув глазами. – Ночью зачем-то телескоп таскал. Я уж боялся, он его разбил. Посмотрел – вроде не разбил. Странный он все-таки!

– Зачем ему телескоп? – рассеянно спросила Лидия Константиновна.

– Ну, может, чтобы следить, кто подходит к дому. Да! Тут Зайцева приходила, спрашивала, не купим ли мы кроликов.

– Зачем?

– Как зачем? Выращивать их, а потом есть. Мех, опять же, и размножаются быстро. А с крольчатником я вам помогу.

– Я не смогу убивать кроликов, – пробормотала Лидия Константиновна, передернув плечами. – Я… простите, я даже шею курице свернуть не могла, когда есть было совсем нечего. Нет. Хватит с меня того, что я выращиваю в саду…

– Ну я буду их убивать, – предложил Платон Аркадьевич. Собеседница поглядела на него и неожиданно разразилась истерическим смехом.

– Что с вами? – встревожился учитель.

– Ничего. – Она вытерла слезы, выступившие на глазах. – Зайцева предложила кроликов… Зайцева – и кролики… Не понимаете, да? Смешно! Только вы плохо ее знаете, Платон Аркадьевич. Если она продает, значит, кролики либо больные, либо никуда не годятся… О-о!

Она рухнула на стул, таращась на Опалина, который возник в дверях кухни, держа на весу старинную рапиру в ножнах.

– Что это за штука? – спросил гость без всяких околичностей.

Киселев поднялся с места, удивленно покосился на рапиру, взял ее и уверенным движением вытянул клинок из ножен.

– Где ты это нашел? – спросил он с изумлением.

– Я нашел? – раздраженно повторил Опалин. – На столе эта сабля лежала. Напротив портрета.

– Это не сабля, это рапира, – сказал Платон Аркадьевич, повертев клинок в разные стороны, так что Опалин укрепился в мысли, что с учителем, который так хорошо разбирается в оружии, что-то нечисто. – Может, даже итальянская работа… хотя я не знаток, черт меня дери. Лидия Константиновна, с вами все в порядке?

– Я знаю, что это такое, – прошелестела учительница. – Она принадлежала Сергею Ивановичу. Была в коллекции старинного оружия, которую он унаследовал от отца и… и расширял… Я не видела ее много лет. И вы нашли ее на столе? – Она обернулась к Опалину. – Как же она туда попала?

– Я думал, кто-то из вас принес ее, – хмуро бросил Иван.

Он протянул руку за рапирой, и хотя Платону Аркадьевичу явно не хотелось с ней расставаться, он вернул клинок в ножны и с сожалением протянул оружие Опалину.

– Знаешь, Ваня, я тебе честно скажу: если бы у меня была такая вещь, я бы никому ее не отдал. Видел, какой изгиб у гарды, какой до сих пор острый клинок? И ни пятнышка ржавчины, заметь, хотя оружие давно не чистили.

– Это была шпага Цезаря Борджиа, – сказала Лидия Константиновна больным голосом.

Платон Аркадьевич посмотрел на нее с изумлением.

– Борджиа? Позвольте, это же… ну да, 1500 год. Плюс-минус несколько. Нет, Лидия Константиновна, это не может быть рапира Борджиа. Восемнадцатый век, ну, может, семнадцатый, но не раньше.

– Сергей Иванович купил ее как рапиру Борджиа, – уперлась учительница. – Думаете, он дал бы себя обмануть?

– Кто это такой вообще? – вмешался Опалин. – Вот этот, про которого вы толкуете?

– Итальянский принц, – ответил Платон Аркадьевич, – впрочем, итальянцем его можно назвать с натяжкой, потому что его отец был испанец и римский папа притом. С поддержкой отца он пытался выкроить для себя какое-нибудь княжество, но… Как только отец умер, все кончилось в одночасье.

– Понятно, – буркнул Опалин, глядя на доску с нарезанными для окрошки огурцами. – Пойду поговорю со Свешниковым. Кто-то же подходил недавно к дому и принес эту штуку…

Но сторож, как выяснилось, проверял динамо-машину на плотине и мало что мог сообщить. Впрочем, он вспомнил, что видел в саду Зайцеву, но она пришла с пустыми руками и, потолковав с учителем, удалилась.

За обедом Опалин в последний момент занял место, на котором раньше сидела Лидия, и таким образом вынудил ее сесть на его место перед его тарелкой, в которой уже лежала еда. Однако этот маневр ровным счетом ничего ему не дал: учительница не стала возражать, а Платон Аркадьевич если и удивился, то несильно.

Стояла жара, которая расслабляюще подействовала и на Опалина. Вспомнив, что в одной из комнат до сих пор стояли несколько шкафов с книгами, он отправился туда, нашел том, в котором говорилось об Италии, и утащил его к себе в комнату. Продираясь через фиты и яти старой орфографии, Опалин прочитал, что в прежние времена Италия была раздроблена на множество мелких государств, но, впрочем, искусства там чрезвычайно процветали. И чем упорнее властители государств резали друг дружку и воевали между собой, тем сильнее процветали искусства. Читая, Опалин то и дело поглядывал на рапиру, которую положил рядом с собой на кровать. Иногда он откладывал книгу, брал рапиру, вынимал ее из ножен и трогал холодный клинок. Все смешалось у него в голове – Италия, Борджиа, уголок Московской губернии, в котором он находился, спиритизм, летающий телескоп, слова доктора и золотая посуда, которую баловавшаяся искусствами помещица Вережникова некогда изобразила на натюрморте, висевшем напротив его постели. Но – поразительное дело – он был тут совершенно один против всего, что могло угрожать ему из настоящего, из прошлого и даже из потустороннего мира, и ни капли не жалел о том, что он один. Ему было хорошо, когда он неспешно разбирался во всех этих хитросплетениях. Когда он работал с товарищами, то постоянно сталкивался с тем, что из-за молодости и неопытности его шпыняют, ставят на место и так или иначе задевают его самолюбие. Здесь он был сам по себе, и он поймал себя на мысли, что ему нравится работать, ни от кого не завися.