Валерия Вербинина - Иван Опалин. 9 книг

Он пыхнул магнием, сделал снимок шеи потерпевшей, потом еще несколько. Петрович достал из портфеля чистый лист, чернильницу-непроливайку, ручку и присел к столу.

— Это для официального протокола… Имя, фамилия, отчество, дата рождения, адрес проживания, социальное положение…

Дату рождения Ирина Сергеевна назвала после легкого колебания, и оказалось, что лет жене парикмахера целых двадцать семь, а не двадцать два, как она всегда утверждала. Социальное положение Ирина Сергеевна определила так: неработающая домохозяйка, хотя все в коммуналке считали ее просто бездельницей, живущей на полном обеспечении у мужа.

— Давайте поговорим о сегодняшнем вечере, — вмешался Опалин. — Сначала без протокола: у кого вы были в гостях, адрес, кто еще там был, во сколько вы оттуда ушли…

Ирина Сергеевна вздохнула и принялась рассказывать. Почему-то упоминание неведомого Домашевского вызвало у муровцев повышенный интерес.

— Домашевский, Домашевский, — Опалин нахмурился, — неужели под своей фамилией? Хотя в Москве его, наверное, забыли…

— Разве его уже выпустили? — подал голос Горюнов.

— Мог под амнистию попасть, — хмыкнул Петрович. — Двадцатилетие Октября, то-се…

Ирина Сергеевна смотрела на собеседников широко распахнутыми глазами.

— Как он выглядит? — спросил Опалин. — Франтоватый брюнет, видный мужчина, тюльпан в петлице?

— Роза, — пролепетала жена парикмахера и угасла.

— Ну, для тюльпанов сейчас не сезон, — заметил Опалин, прищурившись. — Сколько вы ему проиграли?

Тут Ирина Сергеевна малость обиделась.

— Я… не ему, а всем… Сто рублей с небольшим. Но сорок я выиграла.

— Он шулер, — безжалостно припечатал Опалин, — и если крутится у вашей подруги, значит, у нее шулерский притон… Они обыгрывают вас по сговору, а когда дают немножко выиграть в конце, так это такой известный прием, чтобы вы пришли снова…

Карандаш, который парикмахер крутил в пальцах, сломался с сухим треском.

— Я так и знал! Дрянь эта Надя, каких поискать! — процедил он. — Так и знал!

— Какой притон… — лепетала Ирина Сергеевна, потеряв голову. — Надя моя подруга… Там приличные люди… Она бы никогда…

Но тут память услужливо принялась подсовывать вроде бы ничего не значащие мелочи… взгляды, которыми обменивались сидящие за игорным столом… кое-какие фразы, отдающие двусмысленностью… как Надя смеялась — как бы над анекдотом, но на самом деле над ней…

— Ладно, нас это не интересует, пока нет заявления с вашей стороны, — сжалился над ней Опалин. — Во сколько вы оттуда ушли?

В восьмом часу — нет, уже после девяти, точно после девяти: часы в гостиной пробили девять раз, и после этого Ирина Сергеевна засобиралась домой…

Жена парикмахера рассказывала, вновь переживая свой путь шаг за шагом, и в какой-то момент ее стало трясти крупной дрожью. Сам Пряничников то бледнел, то краснел пятнами. Наконец он не выдержал и, так как папиросы Зинаиды Александровны давно кончились, пошел к Семиустову. У писателя папирос не оказалось, и Пряничников без особой надежды заглянул к Родионову, однако электрик молча вытащил из стола несколько коробок лучшего качества, иные из которых шли почти целиком на экспорт.

— Выбирайте…

— Откуда у вас все это? — изумился парикмахер.

— В разных домах приходится бывать по работе, — усмехнулся Родионов, — сами понимаете, электричество — вещь тонкая. Ну, и дарят, бывает… не конфеты же электрику дарить…

— Можно я у вас тут покурю? — неожиданно спросил парикмахер, присаживаясь в старое, видавшее виды кресло. — Эти… сыщики Ирочку допрашивают, и так, знаете ли, спокойно, обстоятельно… сразу видно — привычные… А у меня все внутри переворачивается. — Он взял наугад папиросу из пестрой коробки, жадно затянулся и неожиданно выпалил: — Был бы я там, когда этот мерзавец на нее напал, убил бы…

— Нет, — серьезно ответил Родионов. — Не убили бы, Филипп Матвеич. Не такой вы человек… И я не такой. Не умеем мы с вами убивать… не приучены…

— Вы не сердитесь из-за отвертки, — попросил Пряничников. — Я вам вдвое, втрое за нее заплачу… Не знаю, как ей в голову взбрело взять именно вашу вещь, но… вы подумайте только, кабы не ваша отвертка — он бы ее удавил…

Тем временем Опалин, закончив допрос потерпевшей, уступил место Горюнову, который достал альбом, тонко очиненный карандаш и приготовился с помощью Ирины Сергеевны воссоздать портрет человека, на нее напавшего. Фотороботов в те времена не водилось, а рисовал Горюнов хорошо, поэтому Опалин привлекал его для ускорения хода следствия.

— Ах, ну как его описать… — бормотала Ирина Сергеевна, морща лоб. — Ничего ж не получится! Там темно было… Возраст? Ну не двадцать лет… и не пятьдесят… среднее что-то… Особые приметы? Нет… не помню… не помню… Тулуп на нем был, овечий вроде… шапочка шерстяная… черная… может, темно-коричневая… Рост… не маленький, это точно… плечи широкие… руки… — Она содрогнулась при одном воспоминании о них. — Руки сильные… Лицо… ну, обыкновенное… Нет, ни усов, ни бороды… Гладко выбрит, да… Брюнет или блондин? Не знаю… он шапку почти на самые брови натянул, волосы под шапкой были… Цвет глаз… ну, не до того мне было, простите…

— Брови светлые, темные? Рыжие, может быть?

— Темные… такие… довольно густые…

— Брюнет, скорее всего, — буркнул Горюнов. — По форме брови какие — прямые, изогнутые? Постарайтесь вспомнить, для нас любая деталь очень важна…

— А вы молодец, сразу нас вызвали.

Удивленная, Нина подняла голову. Рядом с ней стоял Опалин.

— Да, молодец, — задумчиво добавил он. — Времени не так уж много прошло… может быть, наши и сумеют его догнать… тем более он ранен…

…Фрушка рвалась с поводка. Метель, к счастью, кончилась, и из-за туч выплыла холодная, неласковая луна. Три темных фигуры бежали по улице, и старая ворона, сидевшая на фонаре, проводила их подозрительным взглядом.

— Карр! — прохрипела она, встряхнув крыльями.

— Там впереди подворотня… может быть, та самая? — несмело спросил Антон.

Фрушка обнюхала снег и залаяла. Наклонившись, Казачинский поднял кокетливую женскую сумочку на коротком ремешке.

— А-га… — многозначительно промолвил он. — Вот тут они и схватились… Антон! Фонариком мне посвети…

Снег был изрыт, и острым взглядом Юра сразу же выхватил отпечатки острых носков женских сапог и каблуков, а рядом — следы мужских подметок.

— Вот, здесь он ее притиснул к стене… и давить… — пояснил Казачинский.

— Она про стену ничего не говорила.

— Так она еще от шока не отошла… Она даже слово «отвертка» забыла.

Фрушка понюхала обледенелый тротуар, смешно морща лоб, и залаяла снова.

— Юра, тут кровь, похоже… Совсем немного… пара капель всего…