Валерия Вербинина - Иван Опалин. 9 книг

Он круто повернулся и, не прощаясь, зашагал прочь.

Днем 1 декабря Аполлон Семиустов вернулся домой в полном расстройстве.

Его идейно выдержанную, боевую, напичканную всеми образцовыми штампами статью о только что начавшейся войне с Финляндией отвергли, причем сразу в трех местах. Намекали, что тема зарезервирована строго для своих, а в перспективе за описание поражений врага (который уж точно продержится не больше недели) маячат всякие вкусные награды и за здорово живешь Семиустову примазаться не дадут.

Семиустов негодовал. Его раздражение усугублялось и неудачной попыткой приткнуться через Литфонд в Ялтинский дом творчества. Причем Семиустов запасся сразу двумя предлогами: расстроенным состоянием здоровья и необходимостью написать книгу о Чехове, который тоже, как известно, жил в Ялте. Но, очевидно, ни здоровье Семиустова, ни его книги никого не интересовали, потому что на его заявление последовал отказ.

Клокоча, как кипящий чайник, Аполлон открыл дверь комнаты своим ключом. Если жена дома, то он привычным жестом швырнет под стол портфель, извергнет водопад слов, изливая свою горечь, а в конце спросит, готов ли обед. Если жены нет, то он дождется ее возвращения, а дальше все пойдет по плану А.

Дарья Аркадьевна была дома, но, очевидно, даже не слышала, как открылась дверь. Она читала какое-то письмо и беззвучно плакала. Слезы жены произвели на Семиустова сильнейшее впечатление — он даже забыл о своих неприятностях. В этой непрочной, странной жизни, куда его со всего маху швырнула судьба, жена оставалась едва ли не единственной его опорой — если не считать сочинений Чехова, Толстого, Пушкина, Достоевского и Тургенева, за которые он все чаще хватался в последнее время.

— Даша, Даша, что ты? — забормотал Семиустов, меняясь в лице. — Господь с тобой… Тебя кто-то обидел? Почему…

Дарья Аркадьевна тыльной стороной руки вытерла слезы и улыбнулась.

— Гришенька нашелся… Доротея Карловна помогла… Она написала, как бы от себя… И вот…

Писатель выронил портфель, добрел до стула и сел, не снимая верхней одежды. Много лет во всевозможных анкетах он писал, что его двое сыновей умерли от тифа во время Гражданской войны, хотя на самом деле они сражались в Добровольческой армии, оба были ранены и из России вывезены в санитарном вагоне.

— А Рома? — спросил хрипло.

— Рома умер. А Гриша живет в этом… в Бийанкуре под Парижем… женился на девушке из наших… дети у него… Вот, посмотри, он фото прислал…

Негнущейся рукой Семиустов взял карточку. На заднем плане — Нотр-Дам, на переднем — его сын, как две капли воды похожий на него самого лет двадцать назад, улыбающаяся молодая женщина в светлом плаще и двое детей.

— Даша… это же ужасно… — забормотал писатель. — Ты не понимаешь, почему графиню и Доротею оставили на свободе? За ними следят… с кем они общаются… И вся их переписка наверняка проверяется…

Но жена так посмотрела на него, что пропало всякое желание дальше развивать эту тему.

— Париж… Франция… — Семиустов начал приходить в себя. — Погоди, там же… там же война… Авианалеты… А армия? Я надеюсь, его не призовут?

— Пишет, что не должны… Он слишком серьезно был ранен в ту войну… — Дарья Аркадьевна слабо улыбнулась. — Ты знаешь, он сына Аполлоном назвал.

Семиустов расклеился окончательно. Столько лет спустя обрести сына, которого много раз хоронил — не только в анкетах, но и в разговорах с женой — узнать, что он далеко, но от него можно получать вести… «Пусть даже арестуют, — подумал писатель, ожесточенно сопя. — В конце концов пожил достаточно… внуки есть… а все остальное… да какое значение оно имеет сейчас!»

— Представляешь, а мне в Ялту путевку не дали, — сказал он, чтобы показать, что у него тоже есть новости. — И статью не взяли…

— Да пропади они все пропадом, — ответила Дарья Аркадьевна каким-то особенным, неожиданно помолодевшим голосом. — Пусть подавятся…

— От кого ты набралась таких выражений? — притворно ужаснулся Семиустов и засмеялся. — Кстати, Акулина себя по-прежнему тихо ведет?

Бабка, уличенная в том, что злокозненно подтиралась изображениями товарища Сталина, неожиданно превратилась в образец кротости. Она стала даже вежливо здороваться с соседями, чего за ней отродясь не водилось.

— Не видно и не слышно, — равнодушно ответила Дарья Аркадьевна. — Погоди, ты, наверное, проголодался? Сейчас я на стол соберу…

— Даша, — попросил Семиустов после паузы, снимая верхнюю одежду и переобуваясь, — ты только, пожалуйста, никому о Грише не сболтни ненароком…

— Кого ты учишь, — сказала Дарья Аркадьевна. — Вот что… включи радио, я хочу новости из Франции послушать…

Но все новости, которые удалось поймать Семиустову, были о войне с финнами.

— Сталину в декабре шестьдесят лет, — заметил писатель, — победу ему готовят как подарок… А ведь Финляндия была когда-то частью империи — помнишь, как мы с тобой ездили туда на какой-то водопад… И Гельсингфорс был наш город… а теперь советская армия отвоевывает местности, в которых у петербуржцев при царях были дачи. — Он понизил голос. — Нельзя допускать распада царств… идиоты большевики… Ослы! Все равно свое приходится потом отбирать обратно… с кровью…

Стоя в коридоре у двери Семиустовых, Женя Ломакин жадно ловил доносящиеся до него обрывки разговора, но тут кто-то начал открывать входную дверь, и мальчишка предпочел ретироваться.

Ирина Сергеевна выглянула в коридор как раз тогда, когда Нина шла к своей комнате.

— Ой, Ниночка! А… а вы не знаете, его еще не поймали? Ваши знакомые ничего не говорили?

После происшествия, едва не стоившего ей жизни, Ирина Сергеевна стала бояться ходить по улицам и почти не покидала свою комнату. Она красилась, меняя макияж по несколько раз в день, перебирала свои духи, одежду и листала журналы, муж делал ей модные прически, а обязанности по хозяйству исполняла приходящая домработница. Недавно Ирина Сергеевна решила, что ей нужно новое платье, но едва она вышла из дома, ее накрыл приступ паники, и она бросилась бежать обратно. Врач, с которым Пряничников тайком советовался по поводу состояния жены, заверил его, что «это пройдет», но когда именно, сказать не решился.