Валерия Вербинина - Иван Опалин. 9 книг

Наталья с трудом вернулась на стул и согнулась пополам. Ее мутило, изо рта капала кровь, и вдобавок ко всему она поняла, что все кончено. Не надо было переезжать так стремительно, не стоило поручать отравление Ольке, да еще эта проклятая чашка, которая сразу же привлекла внимание… Главная соперница Натальи, первая жена ее мужа, даже мертвая торжествовала над ней.

— У нее была такая хорошая комната, — пробормотала Наталья. — Почему, ну почему все пошло наперекосяк?

Пока Манухин выколачивал признание из Натальи Егоровой, в другой части здания Иван Опалин, чей рабочий день был давно окончен, запер свой кабинет и спустился вниз.

Вчера и сегодня он съездил в пять больниц, где объявились пациенты с травмами, нанесенными отверткой, но либо локализация ран не совпадала, либо приметы, либо у подозреваемого обнаруживалось «железное» алиби. Чтобы не тратить время зря, Иван также побывал во Дворце труда на Солянке, где располагался ЦК профсоюза шоферов Москвы и Ленинграда. Там ему дали понять, что шоферов в профсоюзе — тысячи, личные данные хранятся в разных местах, и вообще задача, которую он им пытается навязать — найти водителя «полуторки», о котором ничего толком не известно, попросту нереальна.

— Вот если бы вы знали организацию, в которой он работает… Или номер грузовика… или хотя бы часть номера…

— Вы можете дать справку, сколько организаций отправляет грузы из Москвы в Ленинград?

— Э… разумеется, мы попытаемся… но учитывая количество таких организаций… сложно, очень сложно…

Одним словом, его визит кончился ничем.

Опалин вышел за проходную, поднял воротник и оглянулся, размышляя, идти ли в этот поздний час на остановку трамвая на углу Большой Дмитровки и Страстного бульвара или наплевать на все и отправиться домой пешком. Тотчас же рядом с ним затормозила черная машина, и из нее вышли двое. В свете фонаря блеснули звезды на фуражках, а синий их верх показался в сумерках почти черным.

— Товарищ Опалин? Майор Колтыпин, НКВД. Садитесь в машину, немедленно.

— Я могу хотя бы узнать, в чем дело?

— Не беспокойтесь. Вам объяснят.

Вот так просто, без всяких затей. Прощай, Петровка, любимая работа, кабинет, в котором он провел столько дней — и даже ночей.

О том, что ждало его впереди, Опалин предпочитал не думать. Он сел в машину.

На заднем сиденье Опалин, справа — толстый майор, слева — молодой подхалим чином поменьше, впереди — шофер, и мотор гудит, гудит…

Мысли в голове скакали и путались. Неожиданность, с которой его взяли, сыграла свою роль, но тем не менее Опалин попытался сосредоточиться и решить, что именно сейчас можно сделать.

Он знал, что ни в чем не виноват, но вопрос заключался не в том, какова его вина, а в том, что́ ему собирались приписать. Вполне логично, что первый, кто пришел ему на ум, был следователь Соколов.

Недавно в фойе кинотеатра «Метрополь» Опалин не удержался и обменялся с ним несколькими резкими словами. О сказанном он не сожалел, точнее, не видел смысла сожалеть сейчас, когда все так обернулось. Ведь Саша Соколов, при всей своей кажущейся простоте, недаром слыл человеком злопамятным. Мог ли он накатать на Опалина донос «куда следует», не забыв упомянуть и о сомнительной истории с Машиным исчезновением? Вполне мог.

А если Маша сбежала за границу, вполне вероятно, что Опалину, как ее близкому знакомому, светит 58-я статья — та самая, с множеством подпунктов, разъясняющих разные виды контрреволюционной деятельности.

«Соколов, конечно, сука… Но и я дурак, доверился ему и посвятил его в свои дела. Не зря Терентий Иванович говорил, что в наше время ни одному следователю нельзя верить… Надо было мне его послушать. Что ж… испытание, однако… Интересно, хоть кто-нибудь попробует за меня вступиться? Николай Леонтьевич, например…»

Впрочем, если за Опалина возьмется ретивый следователь, делающий карьеру на 58-й, на Твердовского надежды мало. Услужливое воображение тотчас подсунуло Ивану образ кого-то вроде Манухина, но с петлицами работника прокуратуры.

«Бить, конечно, будут…»

Одно утешало — конвоиры попались редкие болваны, даже не догадались обыскать. В кармане пальто — верный ТТ. Когда машина притормозит на перекрестке, всех троих можно застрелить, главное — чтобы это заняло как можно меньше времени. Майора и подхалима — в упор, шофера — в затылок… Только ведь, если Опалину шьют 58-ю, то по нынешним временам светит всего лишь лагерь, а убьет «энкаведешников» — это уже вышка, без вариантов.

…Эх, слишком долго он думал да прикидывал варианты. Никакого перекрестка уже не будет — машина въехала во двор.

— Выходите.

Так вот жизнь режется на «до» и «после» ночной поездкой на машине. А впрочем, какая разница? В лагере тоже можно жить. Машу он при любом раскладе уже никогда не увидит, так что…

— Сюда, товарищ Опалин. — И майор бросает дежурному: — Это с нами…

«…Нет, это не Лубянка. А впрочем, Лубянка или прокуратура — с такими сопровождающими особого значения не имеет. Или имеет?»

Коридор. Мягкая дорожка приглушает шаги. Еще один коридор, и вот, наконец, пункт назначения — прокурорский кабинет с пунцовыми занавесками на окнах и огромным портретом Сталина — настоящим портретом, писанным маслом, не репродукцией.

«Нет, тут что-то не то… Почему они меня не обыскали? Почему…»

— Вот, доставили, как вы распорядились, — доложил майор, улыбкой, глазами и даже по́том на физиономии выражая готовность услужить.

Прокурор Яшин, сидевший за огромным бюро, поднял глаза от бумаг. Опалин немного знал прокурора: тот слыл человеком неглупым и, если можно так выразиться, не вполне сволочью. Яшин был немолод, плешив, пользовался на редкость вонючим одеколоном и имел нездоровый цвет лица, словно страдал язвой и геморроем одновременно.

— Присаживайтесь, товарищ, — сказал прокурор Опалину. — Иван Григорьевич, я правильно помню?

«Ни черта ты не помнишь, у тебя бумажка под рукой лежит», — подумал Иван. Он поискал глазами, куда бы сесть, и — о чудо! — подхалим сам подвинул Ивану стул.

— Зовите сюда этого болвана, — велел прокурор майору. — Пусть сам объясняется… и вообще… я не намерен прикрывать чужое разгильдяйство, — добавил с раздражением.

…Черт возьми, да что тут происходит? Против воли Опалин почувствовал любопытство. В воздухе витало что-то такое, чему он, даже при всем своем немалом опыте, не находил названия. Страх? Нет, не то. Или все же страх, но тщательно скрываемый?