Андрей Курков - Самсон и Надежда

— То есть без двуглавого орла, — понял Самсон, снова складывая вдвое последнюю бумажку из кармана убитого. — Но Федор вроде говорил, что Гриша — повар?!

— Надо их чекистам отдать, — проговорил Холодный.

— А зачем им трупы?

— Ну у одного их документы! А второй был подельник. Может, отпечатки снимут, найдут на них что-то еще?

— Да, — согласился Самсон, и в памяти возникло лицо Нестора Иваныча и его дактилоскопический чемоданчик. — Ты прав! Надо им отдать!

— Полы есть кому помыть? — участливо поинтересовался Холодный, глядя на кровь.

— Есть, отмою!

— Ну, тут уже топтаться нельзя! Пошли в участок, вызовем сюда чекистов, пусть зарисовывают, разбираются! А мы там отоспимся! В твоих креслах!

Идея Самсону понравилась. Когда выходили, Самсон наклонился, поднял с пола жестянку из-под монпансье и сунул себе в карман куртки.

— Что, сладкое любишь? — спросил, оглянувшись, бывший священник.

Самсон кивнул. И хитро улыбнулся. Но этого Холодный, спускавшийся по лестнице первым, уже не заметил.

Описав подробно на обеих сторонах чистого желтоватого листа бумаги все, что произошло ночью, сунул Самсон этот лист в дело. Потом вспомнил про жестянку в кармане, переложил ее в верхний ящик стола, где ей уже было не привыкать храниться, и снова перебрался в мягкое, с излишним отклоном широкой спинки кресло. Задремал, думая о том, что чекисты в этот момент в его квартире орудуют. В дреме, правда, и дальше его сопровождали мысли о прошедшей ночи, но они как бы сбоку думались, а не как обычно — в самой середке мозга.

Перед тем, как только вернулись они с Холодным в участок, сразу Найдена разбудили и доложили ему, как все было. Он сам на Садовую позвонил. Оттуда сказали, что выезжают. А еще обозвал их — Семена и Холодного — дурнями, потому что о планах своих вступить в ночной бой с неизвестным количеством преступников ему заранее не доложили. Он бы не позволил! Так и сказал, но для того, чтобы рассердиться по-настоящему, был еще слишком сонлив и вял. Правда, после звонка в ЧК передал им приказ описать происшедшее подробно. Самсон, каким бы надломленным в тот момент ни был, а здраво решил, что для ЧК напишет Холодный, а сам он напишет для вложения в дело Якобсона и еще потом сделает копию для дела красноармейцев-дезертиров, один из которых уже, должно быть, лежал заслуженно среди «милицейских» трупов в покойницкой возле Собачьей тропы, если только чекисты свои трупы в другую покойницкую не отвозили.

В дреме вдруг возник милый образ Надежды, которую он уже больше суток не видел. С нежностью вспомнилась «неприкасаемая ночь», когда она его, взволнованного до бессонницы, к себе на кровать положила. И лежали они тихо в кровати, на которой два десятка лет его милые родители спали. Что-то было в этом волшебное. Эта неспешная преемственность неги и уветливости словно привиделась ему на средневековой гравюре. И почему-то в дреме увидел он под гравюрой фамилию автора, который явно был немцем, потому что назвал гравюру «Sorge» — «Забота». На гравюре, придуманной его дремой, на ложе, опрокинув голову назад, спал уставший герой. А за его сном участливо наблюдала полуобнаженная нимфа, лежавшая рядом на боку, но приподнявшаяся на локте. Ладонь поддерживала голову, а длинные волосы спускались словно по подставленной руке на ложе.

Кто-то заглянул в кабинет, но беспокоить не стал. Правда, стараясь тихонько закрыть дверь, недозакрыл ее. Теперь в кабинет влетали шаги, обрывки коротких разговоров. И вдруг донесся гул и шум. Что-то гупало внизу, на первом этаже. И несколько раз слишком громко хлопнули двери!

Самсон открыл глаза и оглянулся на второе кресло.

«А где Холодный?» — возникла первая мысль.

Потом вспомнил, что Холодный, подремав тут пару часиков, ушел к себе. Успокоился и сосредоточился на шуме снизу. Вышел к лестнице, спустился на несколько ступенек вниз и замер, уставившись на белые плотные мешки, стоявшие под стенкой и на ступеньках и прямо у входа по обе стороны. Прикомандированные красноармейцы заносили, сгибаясь под тяжестью, новые и сбрасывали кто где мог, стараясь оставить проход.

— Вниз не спускайте! — прозвучал голос Найдена.

Любопытство повело Самсона вниз.

— Да соль с воровского склада забрали, — не стал дожидаться вопросов Найден, увидев молодого следователя. — Агентов губпродкома вызвали, а они никак не доедут!

— Так много? — удивился Самсон, насчитав только под стенками лестницы и у входных дверей мешков двадцать.

— Ну а что ж ты желаешь? Это же как золото! Когда еще так было, чтобы соль дороже сахара ценилась?

Самсон вдруг вспомнил, что последнее время в советской столовой ему вся еда недосоленной казалась.

— Может, ее из столовых воруют? — предположил он вслух.

— Из столовых только по мелкому воровать можно, а тут мешками! Это из вагонов! Там вообще такой хао́с! — Найден опять подчеркнул в последнем слове букву «о» и выразил своим мужественным лицом многозначительный ужас.

— Так а кто там за порядком следит?

— Кто-кто? ЧК, конечно! Но железная дорога — как своя империя, каждая ветка — губерния со своим губернатором и войском!

— Так чего ж они товар от воров не защитят? — возразил Самсон.

— А кто сказал, что у них собственных воров нет? — Снисходительный взгляд Найдена остановил дальнейшие попытки Самсона выражать свои мысли. Но тут он вспомнил о просьбе портного Сивоконя и о долге за пошив костюма и манекен.

— А мы можем для нужд розыска себе один мешок оставить? — осторожно спросил он.

— А зачем нам мешок соли? Три фунта Васыль уже для наших нужд отсыпал!

— Да портному ж надо заплатить! За работу по сшиванию костюма преступника.

— А что, деньгами он не возьмет?

— Просил твердыми продуктами.

— И сколько, ты думаешь, ему стоит дать?

— Счет он на сто пятьдесят рублей выписал. Это с манекеном.

Найден задумался. Потом махнул рукой и сказал:

— Напиши реляцию с просьбой оплатить содействие твоего портного следствию. Да, заплатить солью из расчета на сто пятьдесят рублей. А сколько это будет соли — я позже уточню!

Бодрость потихоньку вернулась в тело и голову Самсона. Особенно после второй кружки чаю, занесенной заботливым Васылем вместе с куском свежего белого хлеба.

— Откуда хлеб? — спросил удивленный Самсон, привыкший уже давненько к пустому чаю, подкрепленному в редкий день баранкой или подсохшим у кого-то в буфете шимандориком [5] Шимандорик — печенье, о которое без чая легко было и зубы сломать. .

— Пекаря с Галицкой площади спасли вчера! Вернули ему со стрельбой полпуда хлеба! Еще теплого! Случайно получилось! — объяснил Васыль.