Сигизмунд Миронин - Последнее дело Лаврентия Берии

А дело между тем двигалось. В начале 1949 года в Челябинск-40 (это старинные русские поселения, поселки Татыш и Течь) приехали Курчатов и Берия. Они посетили несколько лабораторий. Берия был весь замученный, невыспавшийся, с красными глазами, с мешками под глазами, в задрипанном плаще, не очень богатом. Для него главным была работа, работа и еще раз работа. На сотрудниц не глядел. В первый день приехал, вышел из машины и попу трет: «Какие у вас паршивые дороги!» На другой день пришел хромая — лег спать, а под ним сетка провалилась кроватная. И никого за это не посадили. Когда на Течи сдавали первый деревянный театр, все съехались: расконвоированные заключенные, заключенные под конвоем, ИТР, охрана, Музруков и Берия собственной персоной. Его шофер дремал, а задрипанный плащ Берии, тот же самый, в котором он первый раз приезжал, лежал в машине. Торжества кончились, Берия возвратился к машине, а плаща нет, подрезал кто-то. И тоже никого не посадили.

Наконец 29 августа 1949 года под Семипалатинском взорвали первую советскую атомную бомбу. Тогда Берия поцеловал И.В. Курчатова и Ю.Б. Харитона в лоб. Берия на всю жизнь запомнил сияющее лицо этого человека. У Харитона было узкое высокое лицо с огромными торчащими в стороны ушами. Латеральные концы бровей смотрели вниз. Коротко остриженные волосы, длинный прямой нос, глубокие носогубные складки, плотно сжатые губы — все это что придавало его лицу вечно грустное или недовольное жизнью выражение. Хотя он тогда был искренне рад, выражение его лица сохраняло черты сумрачности.

Помимо Москвы работы над советским атомным проектом велись в промышленном реакторе объекта Челябинск-40. Здесь был получен плутоний для первой в СССР атомной бомбы, за что доктору Николаусу Рилю в 1949 году было присвоено звание Героя Социалистического Труда.

Лаврентий Павлович вспомнил, с каким трудом ему удалось пробить хорошее снабжение для участников атомного проекта и повысить зарплату ученым. Продовольствия не хватало. Война полностью уничтожила многие деревни и села. Большая часть мужского населения погибла на фронте, в 1946–1947 годах зачастую не на чем было пахать, сеять и убирать. 46-й год вдобавок оказался засушливым, удалось собрать зерна на четверть меньше довоенного уровня. В годы войны собирали еще меньше, но голода не было. Спасала картошка, поскольку в любом городе и селе все свободные участки были засеяны картошкой. В мелких и средних городах такие участки имела практически каждая семья.

После войны многие горожане перестали сажать картошку, надеясь, что государство обеспечит их хлебом. Вдобавок после начала холодной войны СССР занимался созданием стратегического зернового резерва. На складах за это время вследствие неудовлетворительных условий для хранения попортилось порядка миллиона тонн зерна. К весне 1946 года кончились запасы зерна, которым снабжались города СССР. Госрезерв Сталин трогать запретил. Руководствуясь политическими соображениями, Сталин дал добро на продолжение вывоза хлеба за границу. Вследствие дефицита продовольствия сняли с продовольственных пайков 100 миллионов сельского населения и населения малых городов, которое теперь должно было питаться только за счет того, что вырастило на своих огородах и участках для картошки. Они располагались везде, где в городах была хотя бы частица свободной земли. Во многих колхозах прекратили выдавать зерно на трудодни, а цены на хлеб подскочили вдвое. Но полного голода, необходимого для смерти от истощения, конечно же, не было. В 1946–1947 годах изъятия продовольствия у колхозов не было. Умирали, как и в 1933 году, не от истощения, а от опухания. Во время послевоенного голода для борьбы с отравлениями попорченным во время зимы зерном очень активно применялся знаменитый «указ 7–8», или, как его еще называли в народе, «закон о трех колосках» — за несколько сорванных в поле колосков пшеницы сурово наказывали. Пока контроль миграционных процессов был ослаблен, миллионы людей покидали деревни и села в поисках хлебных мест, завербовывались на стройки и шахты. Лаврентию пришлось приложить немало усилий, чтобы сохранить продуктовые пайки ученым. Кроме того, он начал пропагандировать посадки картошки на пустующих в городках землях по методу академика Лысенко.

Были созданы наукограды: Томск-7 (поселок Березки), Арзамас-16, Электросталь, «Маяк» (поселок Озерск, Челябинская область). 700 тысяч ученых и десяток заводов по всей стране работали над атомным проектом. Уральскому комбинату «Маяк» во всем производственном цикле была отведена ключевая роль: здесь располагался первый промышленный реактор и шла выработка оружейного плутония.

Разведданные говорили о том, что если делать английскую урановую бомбу, то потребуется масса электроэнергии, которой после войны у страны не было. Критическая масса оружейного плутония — 11 кг (для сравнения, критическая масса высокообогащенного урана — 52 кг). Однако затраты на производство плутония примерно в 6 раз больше по сравнению с таковыми, требуемыми для получения обогащенного урана-235. Создание плутониевой бомбы было в 6 раз дороже, но для этого были мощности. Сталин потому и благословил строительство каскада электростанций на Волге, чтобы бомбу делать. Поэтому Берия решил пойти по пути создания не американского «Малыша», сброшенного на Хиросиму, а «Толстяка», сброшенного на Нагасаки.

После войны хрякоподобные марксисты пытались влезть во все науки вплоть до 1950 года. Берия напомнил Сталину о том, что это мешает делу. Поэтому в своей работе по языкознанию, вышедшей летом 1950 года, Сталин резко выступил против подминания наук марксистами и высказал (хотя и в неявной форме) свое отрицательное отношение к марксистскому тезису о классовой природе науки.

Но и после этого марксисты от науки и партаппаратчики пытались удержать в руках свое право руководить наукой. Марксисты, сидевшие в ЦК КПСС, не хотели терять свои права руководить учеными. Пока же Берии удавалось отбивать все их атаки. В конце 1952 года Берия снова не выдержал. При встрече он сказал вождю: «Товарищ Сталин, у меня создается впечатление, что философам больше нечем заняться, кроме как учить жить физиков-атомщиков и других ученых. Они пытались свалить Лысенко и получили по лбу. Потом нападки на физиологов, и снова облом, потом на очереди были химики, и опять пшик. Может, хватит? Может, пора делом заняться или хотя бы не мешать другим дело делать?»

Когда сын Жданова начал атаку на Лысенко, Берия сразу сказал Жданову-отцу, что малый зарвется и напорется на реакцию Хозяина. Берия вспомнил тогда знаменитого генетика Тимофеева-Ресовского, который уже работал у него в системе Атомного комитета. Зубр стал работать на Урале в 1947 году. Из ГУЛАГа его вытащил Берия по рекомендации Завенягина. Завенягин обещал Зубру златые горы. В 1948 году Берия дал команду А.К. Уральцу, начальнику Зубра, чтобы Зубр продолжил свои работы по генетике. «Я беседовал с одним генетиком мирового класса, — сказал он Жданову-отцу летом 1948 года. — Он у меня в атомном проекте работает и имеет кличку Зубр. Так вот, Зубр сказал, что обе стороны не правы. Все гораздо сложнее, чем у Моргана и Мичурина, и не так примитивно, как у Лысенко. Он посоветовал, пусть живут все направления, жизнь все расставит по своим местам». Зачем эмгэушники полезли в атаку на Лысенко? Он же их не трогал. Зачем они стали добиваться признания теории, в которую они уверовали, пусть, может, и правильной, административными методами? Сталин, узнав о статье генетиков в западном научном журнале «Природа», где Лысенко поливали грязью, рвал и метал: «Зачем вынесли сор из избы». Берия, поговорив тогда с Зубром, поддержал Лысенко и считал, что ничего делать не надо, а все следует оставить как есть. Любое качание лодки вызовет волну административных репрессий на противоположной стороне. После сессии ВАСХНИЛ Зубр преспокойно продолжал генетические работы на дрозофиле. Лысенко пошел бы на костер ради своей идеи. Берия тогда после заседания подошел к Жданову и сказал: «Мое мнение такое — попытка твоего сынка раздавить Лысенко не понравится Хозяину. Он любит русских Кулибиных. Даже если в теории они и не правы».